Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия - Дэвид Маклеллан Страница 25

Ламартин сначала назвал концепцию Deutsch-Französische Jahrbücher «священной» и «высокой», но позже отказался от участия, узнав о ее революционном характере. Леру был занят изобретением нового печатного станка. Кабе был потрясен атеизмом Руге и его недостаточной приверженностью коммунизму. Консидеран также был настроен неодобрительно, подозревая, что журнал будет пропагандировать насилие[49]. Прудона в Париже не было. Таким образом, несмотря на все усилия, выпуск Deutsch-Französische Jahrbücher вышел без единого французского материала. К ноябрю Руге начал беспокоиться даже о количестве немецких авторов: Гервег проводил медовый месяц, а Бакунин после высылки из Цюриха вел разгульный образ жизни. Их отсутствие компенсировал Гейне, который (во время своего пребывания в Париже все больше симпатизировавший социалистическим идеям) согласился дать несколько стихотворений, а также Фердинанд Бернайс (недавно высланный из Баварии после того, как стал редактором Mannheimer Abend-Zeitung[50]).

Сам Маркс прибыл в Париж в конце октября 1843 года. Вместе с ним приехала Женни, находившаяся уже на четвертом месяце беременности. Сначала они поселились на улице Вано, 23, в тихом переулке в районе Сен-Жермен на левом берегу Сены, где проживало много других немецких иммигрантов. На первом этаже дома 22 располагался «офис» газеты Deutsch-Französische Jahrbücher, а Руге снял два этажа дома 23, где уже жил Жермен Маурер, ведущий немецкий писатель-социалист. Руге написал Марксу письмо, в котором изложил свой проект «фаланстера» в духе фурьеризма: он пригласил Марксов, Гервегов и Мауреров присоединиться к нему и его жене в эксперименте по совместному проживанию. У каждой семьи будут отдельные жилые помещения, но общая кухня и столовая; женщины будут по очереди выполнять домашние обязанности [40]. Эмма Гервег сразу же отказалась: «Как могла жена Руге, маленькая саксонка, милая, но без характера, сойтись с г-жой Маркс, очень умной, честолюбивой и гораздо более сведущей, чем она? Как могла г-жа Гервег, самая молодая из трех женщин, недавно вышедшая замуж, принять эту коммунальную жизнь?» [41] Маркс и Женни тоже не задержались здесь надолго: уже через две недели они переехали в дом 31, а в декабре окончательно обосновались на улице Вано, 38, где и прожили до конца своего пребывания в Париже.

Маркс привез с собой из Кройцнаха очерк под названием «К еврейскому вопросу», представлявший собой обобщение прочитанного им предыдущим летом материала о Франции и Америке. Главным вопросом для него по-прежнему оставалось современное отделение государства от гражданского общества и, как следствие, неспособность либеральной политики решить социальные вопросы. Вопрос об эмансипации евреев теперь представлял всеобщий интерес в Пруссии, где с 1816 года евреи пользовались правами, намного уступающими правам христиан. Сам Маркс уже некоторое время размышлял над этим вопросом. Еще в августе 1842 года он попросил Оппенгейма прислать ему все антисемитские статьи Гермеса, редактора Kölnische Zeitung, выступавшего за введение в Германии своего рода апартеида для евреев. Маркс мало использовал этот материал, но в ноябре 1842 года Бауэр опубликовал серию статей по этой проблеме в Deutsche Jahrhücher Руге. Маркс счел, что взгляды Бауэра «слишком абстрактны» [42], и решил, что пространная рецензия станет удобным колышком, на который можно повесить критику либерального государства. В своих статьях Бауэр утверждал, что для того, чтобы жить вместе, и евреи, и христиане должны отказаться от того, что их разделяет. Ни христиане, ни евреи как таковые не могут обладать правами человека: поэтому в эмансипации нуждались не только евреи, но и все люди. Гражданские права были немыслимы при абсолютной системе. Религиозные предрассудки и религиозное разделение исчезнут, когда исчезнут гражданские и политические касты и привилегии, и все люди будут пользоваться равными правами в либеральном, светском государстве.

Маркс приветствовал критику Бауэром христианского государства, но нападал на него за то, что он не ставил под сомнение государство как таковое и тем самым не исследовал связь политической эмансипации (то есть предоставления политических прав) с человеческой эмансипацией (освобождением человека во всех его способностях). Общество не может быть излечено от своих недугов только за счет освобождения политической сферы от религиозного влияния. Маркс процитировал несколько источников, чтобы показать масштабы религиозной практики в Северной Америке, и продолжил:

«Тот факт, что даже в стране полной политической эмансипации мы находим не только существование религии, но и ее живое существование, полное свежести и силы, показывает, что продолжение религии не противоречит и не препятствует совершенствованию государства. Но поскольку существование религии влечет за собой существование дефекта, источник этого дефекта можно искать только в природе самого государства. С этой точки зрения религия уже не имеет силы основания для светских недостатков, а является лишь симптомом. Поэтому мы объясняем религиозные предрассудки свободных граждан их светскими предрассудками. Мы не настаиваем на том, чтобы они отменили свои религиозные ограничения, чтобы отменить светские ограничения: мы настаиваем на том, чтобы они отменили свои религиозные ограничения, едва только отменят свои светские ограничения. Мы не меняем светские вопросы на теологические: мы меняем теологические вопросы на светские. История уже достаточно долгое время разрешается в суеверие: теперь мы разрешаем суеверие в историю. Вопрос об отношении политической эмансипации к религии становится для нас вопросом об отношении политической эмансипации к человеческой эмансипации. Мы критикуем религиозную слабость политического государства, критикуя светскую конструкцию политического государства без учета его религиозных слабостей» [43].

Таким образом, политическая эмансипация от религии не освобождает людей от религиозных представлений, поскольку политическая эмансипация не тождественна человеческой эмансипации. Например, граждане все еще могут быть окованы религией, от которой освободилось само государство. Бауэр не понимал, что политическая эмансипация, за которую он выступал, воплощает в себе отчуждение, подобное религиозному отчуждению, которое он только что критиковал. Эмансипация человека, поскольку проходила через посредничество государства, оставалась абстрактной, косвенной и частичной. «Даже когда человек провозглашает себя атеистом при посредничестве государства – то есть когда провозглашает государство атеистическим, – он все равно сохраняет свои религиозные предрассудки, просто потому, что он узнает себя лишь косвенно – через посредство чего-то другого. Религия – это именно косвенное признание человеком самого себя через посредника. Государство – это посредник между человеком и его свободой» [44]. Аналогично и с частной собственностью: в Америке она была отменена в соответствии с конституцией путем провозглашения отсутствия имущественного ценза для участия в выборах. Но в действительности это не отменяло частную собственность, а лишь предполагало ее наличие. В результате человек утратил целостность: «Когда политическое государство достигло своего подлинного завершения, человек ведет двойную жизнь, небесную и земную, не только в мыслях и сознании, но и