Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт - Элеонора Рузвельт Страница 25

цвету волос, и по цвету кожи – в этом он больше походил на меня. К счастью для детей, они унаследовали внешность по отцовской линии семьи. Несколько малышей унаследовали глаза представителей моей ветви рода Рузвельтов, но глаза у нас довольно красивые. У меня были выступающие передние зубы, не очень приятный рот и подбородок, но они не передались никому из моих детей.

Здесь, в Олбани, мое существование стало двойственным, и этому суждено было продлиться всю оставшуюся жизнь. Государственная служба, независимо от того, был ли мой муж в должности или нет, отныне стала частью нашей повседневности. Именно карьера поглотила все внимание Фраклина. Вероятно, в то время он не смог бы сформулировать свою политическую философию, как сделал это позже, но наука управления была ему интересна – и люди, способность их понимать, игра его личности с их личностями были для Франклина увлекательным предметом исследования.

Я все еще жила под гнетом своего раннего воспитания. Долг был движущей силой моей жизни и часто исключал то, что могло принести радость и удовольствие. Я на все смотрела с точки зрения «должна» и лишь изредка – с точки зрения своих желаний. Бывали моменты, когда я почти забывала, что есть такая вещь, как желание. Поэтому я заинтересовалась политикой. Долгом жены было интересоваться тем, что интересует ее мужа, будь то политика, книги или блюдо к обеду. Таково было мое отношение в первую зиму в Олбани.

Здесь впервые появился человек, которому предстояло стать очень близким другом моего мужа. Я почти не помню, как с ним познакомилась. Луис Макгенри Хоу был газетным корреспондентом, старым игроком в политической игре округа. Он жил в Олбани с женой и дочерью, но долгие годы его дом находился в Саратоге, поэтому он знал сельскую местность и у него было много старых друзей. В тот первый год я почти не видела семью Хоу и все еще чувствовала себя чужой.

Судьба повстанцев, которые выступали вместе с моим мужем в ранней сенаторской борьбе против влияния Таммани, впервые познакомила меня с мрачной стороной политической машины. У одного человека была маленькая провинциальная газета, и его финансовый успех сильно зависел от размещения правительственных объявлений. Через год ему не дали ни одного такого объявления в наказание за противодействие машине демократии, и его газета обанкротилась. Подобные истории приходили к нам из разных источников, и моя кровь закипала. Мой муж был неуязвим, но многие его друзья оказались в зависимом положении. Я осознала, что можно стать рабом, а не работником госаппарата, если над вами повиснет опасность нищеты. А если слишком сильно привязаться к общественной жизни, это может привести к компромиссам, даже если не затрагивать финансовый вопрос.

После того как законодательный орган объявил перерыв, я отвезла детей в Гайд-парк, а затем в Кампобелло, следуя нашему обычному распорядку. У моего мужа снова появилось много времени летом, чтобы провести его с нами, хотя он должен был побыть в своем округе, и в августе законодательное собрание вновь собралось на короткую сессию.

Когда я впервые приехала в Кампобелло, рядом с моей свекровью жила очаровательная женщина, миссис Кун, из Бостона. После ее смерти выяснилось, что в своем завещании она предложила миссис Рузвельт купить ее собственность, включая небольшой участок земли в заливе Фанди на острове, и ее дом со всей мебелью, даже фарфоровыми, стеклянными и льняными изделиями. Она попросила, чтобы миссис Рузвельт его предложили по номинальной цене на случай, если она захочет купить его для своего сына.

Свекровь купила его и отдала нам, и этот дом стал для меня большим источником радости и местом, которое подарило моим детям много счастливых воспоминаний.

Зима 1912 года застала нас в Олбани, в доме на Элк-стрит. Моего двоюродного брата, Теодора Дугласа Робинсона, избрали в Ассамблею, и той зимой он занял свое место. Его жена, Хелен, была сводной племянницей моего мужа – дочерью Дж. Р. («Рози») Рузвельта, – и поэтому наши отношения были очень близкими и сложными.

Конечно, Тедди и Франклин находились на разных политических позициях: один работал в Сенате, а другой – в Ассамблее. И у Тедди, и у Хелен было несколько близких друзей, которые не стали нашими большими друзьями, и в целом они вращались в более веселых и молодых кругах.

Я всегда чувствовала себя комфортнее с людьми старше себя и, оказавшись среди молодежи, чувствовала себя не в своей тарелке. Должно быть, я испортила немало веселья Франклину из-за неумения вести себя непринужденно в веселой группе, хотя не помню, чтобы возражала против того, чтобы он проводил с ними время, пока я остаюсь дома.

Помню, в тот год я чувствовала своего рода ответственность за жен некоторых новых членов ассамблеи и за жен газетчиков, которые, как мне говорили, были очень одиноки. Я набожно навещала их и старалась время от времени приглашать к себе домой.

Я мало помню работу мужа в законодательном органе, кроме того что Франклин выступал за избирательное право для женщин. Он всегда настаивал на том, что Инес Малхолланд, сидевшая за его столом, обратила его в свои соратники, но на самом деле он выступил за избирательное право женщин за два месяца до того памятного визита.

Я была потрясена, ведь никогда не задумывалась над этим вопросом всерьез, считая само собой разумеющимся, что мужчины – высшие существа, которые знают о политике больше, чем женщины. И хотя я понимала, что если мой муж был суфражистом, то и я, вероятно, тоже не могу утверждать, что была феминисткой в те ранние дни.

Я сильно растеряла боевой дух, когда речь зашла о нищих, потому что, как мне сказали, не имела права лезть в трущобы или в больницы из страха принести домой какую-нибудь болезнь и заразить детей, так что я пошла по более легкому пути: входила в состав различных советов и жертвовала небольшие суммы тому или иному благотворительному фонду, думая, что на этом мой долг перед соседями выполнен.

Я не была снобом, в основном потому, что никогда не задумывалась, зачем приглашают людей в свой дом или называют их друзьями. Каждый, кто к нам приходил, лил воду на мельницу моих знаний. Так я начала интересоваться людьми и обнаружила, что почти каждый может рассказать что-то интересное и внести свой вклад в мое образование.

В 1909 году мой брат Холл поступил в Гарвардский колледж. Он был готов выпуститься в 1912 году и получил свой ключ сообщества «Фи Бета Каппа», хоть и учился в классе 1913 года. Весной 1912 года власти разрешили ему поехать с моим мужем в Панаму. Я не слишком сильно любила море, к тому же мне было тревожно надолго уезжать от