Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко Страница 24

Помню, как мы с ним едем на лыжах, занимаемся спортом, он везет меня на фигурное катание. Все, что касается города Долгопрудного, все и всегда делал он – мой папа.

Но перед мамой за меня не заступался, даже когда она была несправедлива, никогда – он ее боялся. И только в конце жизни папа сказал: «Я ненавижу эту женщину. Я все придумал, знаю, как ей отомстить». Это было прямо перед тем, как перейти в общую палату, когда мы с ним сидели каждый день эти два месяца. Слово «отомстить» прозвучало ужасно из уст папы. Мне это очень не понравилось. Я сама боялась ее до смерти, но я ее не ненавидела, хотя она и сломала мне жизнь, но без нее Натальи Андрейченко никогда бы не было.

9. Трагедия материнства

9.1 Мама – борец за справедливость

Мальчик из детдома просит корочку хлеба

Мама была инспектором просвещения РСФСР, замминистра образования, и все знали, что, когда Соколова приезжает, летят бошки. Она ставит всех на место, увольняет по делу и навсегда. Ее очень боялись, и к ее инспекции готовились, как к приезду Брежнева.

Вот она едет в детский дом в Иркутске или в Новосибирске, не помню. Чистота, беленькие постельки, дети стоят намыленные. Мама все это видит, но понимает, что это всего лишь витрина. Выбирает одного мальчика, у которого сопелька течет из носа, садится перед ним на корточки и спрашивает: «Скажи, дорогой, а что бы ты сейчас хотел больше всего на свете?» А он на нее смотрит и отвечает: «Мне бы, тетенька, корочку черного хлеба».

Все! Соколова увольняет всех. Сама остается в городе и набирает в детский дом новый персонал. И это очень важная черта моей мамы. Она действительно была борцом за справедливость.

И еще одна поучительная история. Я терпеть не могу, когда говорят про антисемитизм, потому что жизнь прожила, но в моей семье и окружении не было никаких разговоров о евреях, никто не судил людей по национальной принадлежности. И вот, когда мне было в районе одиннадцати, взрослые вдруг стали шепотом вести какие-то разговоры так, чтобы я не слышала. Но до меня что-то доносилось. Например, какое-то незнакомое слово «еврей». И я решила, что это или очень опасное насекомое, или зверь, или какие-то слишком опасные люди. Я сдерживала свое любопытство и на третий вечер спросила: «А что такое евреи? Что-то случилось? Вы от меня что-то страшное скрываете?»

Мама как-то меня успокоила и только впоследствии все-таки рассказала мне эту историю. Она поехала принимать экзамен в какой-то университет центрального города N-ской области, и так случилось, что полтора десятка абитуриентов, которых она лично одобрила к зачислению на курс, оказались евреями. После этого маму вызвали на партсобрание в Министерство просвещения РСФСР и сказали: «Вы что, Лидия Васильевна, не знаете, что есть 5-й параграф? Вы не проинформированы, как отбирать абитуриентов?» Она ответила: «Знаете, как раз из-за того, что я очень хорошо проинформирована, я выбрала именно этих людей, потому что эти дети знают больше, чем ваши учителя. Чему же вы можете научить таких детей?» Маму отстранили от работы. Вот они с отцом втихаря обсуждали сложившуюся ситуацию.

9.2 Как моя дочь поставила мою маму на место одной фразой

«Не люблю я тебя, Лида, злая ты»

Мою маму все боялись, и я тоже боялась ее до 42 лет, пока я ей наконец не ответила. Она мне: «Почему ты не будешь этого делать?» – «Да потому что ты меня зае**ла! Зае**ла ты меня, вот почему!» – сказала я и повесила трубку первой. Это было невероятно, невероятно. И она вдруг успокоилась.

Тогда я поняла, что с ней можно действовать только силой – до меня дошло, что все это время я была под ее тиранией.

За четыре года до этого, когда Насте было четыре, я видела подобную реакцию со стороны мамы, но тогда не смогла до конца осознать ее.

Настя росла крайне свободолюбивой, я этого не любила, потому что рамки все-таки нужны, но болезнь Максимилиана не позволяла устанавливать никаких рамок. Он кричал: «Ребенок должен расти свободным[4], как дерево! Его ветви должны распространяться вокруг во все стороны, обдуваться ветром, а корни должны быть сильными и уходить глубоко в землю».

Так что Насте разрешалось все. Очень часто она не спала до двух часов ночи по разным причинам, к примеру, потому, что ожидала затмения Луны…

Это было так. Настя не спала, и я никак не могла ее уложить. Макс разозлился, выскочил из своей комнаты и долго бежал по коридору, потому что дом очень большой. Прибегает и как закричит: «Что здесь происходит?» А Настя встала, как маленький воин, и сказала: «Я не буду спать. Я иду смотреть затмение Луны. Я борюсь за свою свободу». (I not going sleep. I'm going to see moon eclipse. I'm fighting for my freedom.)

Конечно, она содрала этот текст у Максимилиана, который всегда кричал, что он дрался за свою свободу. И как же ему это понравилось! Он такие вещи очень-очень воспевал. Поэтому Настя в результате становилась все более и более неуправляемой. Макс сначала кричал о свободе, а потом никого не воспитывал – исчезал на работу или куда-то еще.

В итоге Настя не боялась никого в четырехлетнем возрасте, по-моему, для нее не было никаких авторитетов. Максу это очень нравилось, а я была в ужасе. Макс называл меня «мой пятилетний план», потому что у меня все организовано, грамотно, все по полочкам – и по поводу воспитания детей тоже. Но все мои планы срывались…

И вот происходит такая история. Это было очень круто, я присутствовала, нас было трое: четырехлетняя Настя, мама и я. Настя марширует навстречу моей маме (она часто так делала), потом просто останавливается и говорит: «Не люблю я тебя, Лида, злая ты», – разворачивается и уходит. Все остальное я читала на ее лице и чувствовала по ее эмоциям.

Вот как-то так она за всех и за меня тоже взяла и объяснила моей маме что-то важное. Мама этого маленькому ребенку никогда не простила. Отношение потом было таким, через стеночку.

9.3 Поездка с родителями в Лас-Вегас

Макс и мама шикуют