Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото Страница 23

Труднее всего в тот год оказалось выучиться шить подушки. Я обожала шить и иголкой владела довольно искусно, но ещё не сшила ни одной вещи сама. Мне всегда помогали Тоси или Иси. Но каждая японская хозяйка была обязана уметь шить подушки, ведь они заменяли нам стул и постель, и матушка велела мне сшить подушку полностью самостоятельно. Дело это непростое для любого человека, и рукава мои вымокли от глупых слёз, когда я в четвёртый раз перерезала нитку и вывернула наизнанку огромную подушку, чтобы переделать углы — как я ни старалась, они постоянно получались кривые.

Другая моя обязанность заключалась в том, чтобы на празднества и годовщины готовить «угощение для тени»[34] для моего отсутствующего жениха. В такие дни я лично готовила блюда, которые, по уверениям брата, любил Мацуо. Его стол ставили рядом с моим, и я следила, чтобы блюда сначала подавали ему, а потом уже мне. Так я училась заботиться об удобстве будущего мужа. Бабушка и матушка всегда разговаривали так, будто Мацуо с нами, а я следила за своим нарядом и поведением, словно мой жених здесь, в комнате. Так я привыкла уважать его и уважать своё положение жены.

Большинство воспоминаний той поры ныне уже поблекли, призраки давних волнений, но одно я не забуду никогда. Оно связано с днём рождения. В Японии не принято отмечать личные дни рождения. Вместо этого празднуют Новый год — как общий день рождения. Этот праздник обретает двойное значение, и поэтому его отмечают бурно и весело. Но в нашем доме всё-таки отмечали один день рождения. А именно Мацуо. Но не из-за меня. С тех пор как матушка узнала о том, что Мацуо был добр к моему брату, каждое 8 января у нас устраивали пиршество в его честь, причём для Мацуо, как для почётного гостя, ставили отдельный столик. Этой традиции мама не изменяла, и впоследствии, уже уехав в далёкие края, я не раз с затуманенным взором вспоминала тот праздничный столик в доме матушки, в горах Японии.

За месяцы моей помолвки мы с матушкой сблизились как никогда. Она не делилась со мной сокровенным — это было не в её привычках, — но, казалось, наши сердца связала незримая нить взаимопонимания. Я всегда восхищалась матушкой, но к восхищению моему примешивался трепет. Отец был мне другом, товарищем, мудрым советчиком, и я всей душой любила мою дорогую, терпеливую, бескорыстную Иси. Матушка же была высоко, точно солнце: спокойная и безупречная, она наполняла дом теплом, что дарует жизнь, но при этом была слишком далека, чтобы сообщаться с нею запросто, без церемоний. И я удивилась, когда она тихо вошла в мою комнату и сказала, что хочет поговорить со мной кое о чём, прежде чем обсуждать это с бабушкой. До нас дошли вести, что Мацуо перебрался в город в восточной части Америки и открыл своё дело. В Японию он теперь приедет нескоро, а потому просил отправить меня к нему.

Мать всегда с тихим смирением принимала неизбежное, но этот случай был настолько из ряда вон, что поставил её в тупик. Японские матери верили, что дом суженого для каждой девушки выбирают боги, а потому веками бестрепетно отправляли дочерей-невест в отдалённые провинции, и предстоящая мне поездка в Америку матушку не смущала. Загвоздка была в другом: в доме будущего мужа не было ни свекрови, ни опытной старшей сестры, чтобы выучить его нареченную премудростям нового обихода. Семейный совет по такому поводу не созовёшь, ведь я считай что жена Мацуо и в его делах род Инагаки права голоса не имеет. В этой непростой ситуации матушка обратилась ко мне: впервые в жизни со мной советовались по семейным вопросам. Наверное, за тот час, что мы с матушкой беседовали, я из девушки стала женщиной.

Мы решили, что — по крайней мере, пока — перед нами стоит всего одна задача. А именно — подготовить меня к неведомой жизни в чужой стране. Родственники мне в этом помочь не могли. Разумеется, все волновались и каждый что-то да предлагал, но единственный полезный совет дал мой брат. Он сказал, что я должна получить образование и выучить английский язык. Это значило, что меня следует послать учиться в Токио.

Всю зиму домашние собирали меня на учёбу. Смысла этих приготовлений я толком не понимала — как, пожалуй, и остальные. Матушка вечер за вечером просиживала, склонив горделивую голову над чудесными вышитыми нарядами, распарывала шов за швом тонкую работу тех, что давным-давно упокоились с миром. Потом Иси красила шёлк и шила из него обычную одежду для моей школьной жизни.

Многое продали. Бабушка и матушка соглашались на любые жертвы, хоть порой их лица туманила грусть; брат же, казалось, ничуть и не дорожил драгоценными старинными вещами и расставался с ними без малейшего сожаления.

— Ценности — пустые хлопоты, — говаривал он. — В таком бедном доме, как наш, нет нужды хранить дюжины сундуков с доспехами для вассалов. Они были полезны в прошлом, ныне же сыновьям наших предков подобает сражаться на поле торговли. Коммерция — ключ к достатку; в новом мире богатство — единственная сила.

Тогда я об этом почти не задумывалась, теперь же мне больно вспоминать украшения рукоятей мечей[35], золотые, серебряные, бронзовые, изящной работы, проданные за бесценок, и я до сих пор вижу, как широкие чаши старинных железных весов перекупщика опускаются под тяжестью мечей, некогда бывших гордостью наших смиреннейших вассалов.

Однажды морозным вечером я пришла к бабушке в комнату и устроилась подле её подушки рядом с котацу, как в былые дни, ныне казавшиеся мне давним прошлым. За этот год мы с бабушкой несколько отдалились друг от друга. Я уже не была тем ребёнком, которого она радовала сластями, которому прививала понятия о вежливости и рассказывала фамильные предания, тем самым преподавая важный урок; я понимала, что, как бы бабушка ни любила меня, она человек старых взглядов и новые условия, которые ставит передо мной будущее, выходят за пределы её понимания. Но в тот вечер из нашей беседы я поняла, что самурайская выучка готовит человека к любому