Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн Страница 23

кафе, которое едва не привело к гибели человека. Увы, это было просто досье, обыкновенный перечень поступков человека и их внешних последствий, не слишком информативный, хотя в нем должно было быть скрыто нечто. По прошествии многих недель коллега из социальной службы сообщила мне, что наконец-то пришли дополнительные материалы по Габриэлю, которые она запрашивала. Из них мы получили еще кое-какие данные, касающиеся приезда пациента в Британию два десятилетия назад. Оказалось, что, судя по всему, он, будучи еще молодым, изначально прибыл в Соединенное Королевство в качестве беженца в поисках политического убежища – как и многие другие люди, бегущие из зон военных конфликтов. Мне часто приходилось видеть таких людей в клинике для пациентов с посттравматическим синдромом. ПТС, можно сказать, был для них весьма характерным явлением, и для этого наверняка были основания. Не просто же так они обратились к правительству чужой страны с просьбой о предоставлении им политического убежища – ясно, что они, должно быть, подвергались гонениям и преследованиям. Но опыт работы в клинике для больных посттравматическим синдромом подсказывал мне, что не следует делать вывод, будто эти обстоятельства всегда играют определяющую роль в формировании сознания беженцев. Я видела много случаев, когда, осознав свою способность выживать в самых страшных обстоятельствах, люди обретали дополнительную духовную силу и становились поистине несгибаемыми. Именно такие случаи напомнили мне, как важно не делать слишком широких обобщений, когда речь идет о людях, оставшихся в живых после чрезвычайных ситуаций, или беженцев. У меня даже был случай, когда несколько человек, которым я в нашей клинике проводила сеансы групповой терапии, обратились ко мне с просьбой перевести их на индивидуальный режим занятий – они чувствовали, что с другими людьми, участвовавшими в сеансах, у них нет ничего общего, если не считать статуса иммигранта.

В дневнике Габриэля не удалось обнаружить никаких объяснений по поводу того, что заставило его бежать из родной страны и просить политического убежища, – как и относительно того, какие чувства он испытывал по этому поводу. Не было там и никаких записей, касающихся его семьи. Все, что мы знали, – это то, что прибыл он в Великобританию один благодаря помощи одной из миссионерских организаций. Я нашла документы, подтверждающие, что ему было разрешено остаться в Англии. Возможно, такое решение было принято властями потому, что Габриэлю в то время было всего семнадцать лет. Как ни печально, если бы сегодня такой же молодой человек из раздираемой войной страны обратился к властям с аналогичной просьбой, ему бы, скорее всего, было отказано: нынешняя политика «враждебного окружения», которую проводит наше правительство, весьма безжалостна.

Ясно было одно – даже беглое ознакомление с весьма скудным досье на Габриэля свидетельствовало, что ему не удалось легко вписаться в повседневную жизнь в Британии и успешно обустроиться в ней. Для него нашли место в одном из интернатов, но он то и дело сбегал оттуда. К тому времени, когда ему исполнилось восемнадцать, он уже жил на улице, принимал наркотики и злоупотреблял алкоголем, добывая деньги на их покупку воровством и кражами со взломом. У него неоднократно обнаруживали ножи. Это было вполне обычно для бездомного – такие люди вынуждены думать о самозащите. Но мне казалось, что в данном случае это обстоятельство было ранним индикатором развивающейся паранойи. Я с интересом выяснила, что, оказывается, полиция несколько раз отправляла его на психиатрическое освидетельствование, подозревая, что у него, возможно, «не все в порядке с головой». Однако всякий раз его поведение объясняли употреблением наркотиков. Габриэля лечили, затем держали какое-то время в камере, а после этого он снова оказывался на улице. Время от времени он бывал замешан в происшествиях, связанных с насилием, – чаще всего в стычках с другими бездомными. Так продолжалось до того самого дня, когда он в каком-то кафе совершил то, что на полицейском жаргоне называется зачетным преступлением, то есть преступление, которое привело к реальному взятию его под стражу. Заключенные и пациенты психиатрических клиник, упоминая о нем, говорят «мое зачетное».

Когда я подошла к предназначенной для встреч с Габриэлем палате, чтобы провести с ним седьмой сеанс, дежурил Тревор, и вид у него был мрачный. Он сказал, что ночью Габриэль снова просыпался и кричал на обслуживающий персонал. Впрочем, по словам санитара, теперь пациент уже более или менее успокоился, так что сеанс, скорее всего, не стоило откладывать. Тревор отправился за Габриэлем, а я вошла в комнату. Когда несколько минут спустя привели Габриэля, я уже сидела на своем обычном месте за столом. Улыбнувшись пациенту, я указала ему на его стул.

– Как вы себя сегодня чувствуете? – поинтересовалась я.

Слова мои будто повисли в воздухе – вопрос был задан слишком жизнерадостным тоном, который явно не соответствовал настроению моего подопечного. Габриэль ничего не ответил. Он тяжело опустился на стул, скрестил руки на груди и нахмурился, сильнее обычного сдвинув брови к переносице. Его шапка была надвинута на лоб.

Я не ощутила серьезного беспокойства – мне часто доводилось видеть мрачное выражение на лице Габриэля да и на лицах других моих пациентов. Наблюдая за тем, как больной раздраженно притопывает обутой в тапочку ногой по выложенному плиткой полу, я чувствовала, что он вот-вот со злобой в голосе произнесет что-то вроде «гребаная плитка». Однако он молчал. Я сообщила Габриэлю, что со слов Тревора знаю, что у него была плохая ночь. Габриэль кивнул и бросил мрачный взгляд в окно. Затем он что-то невнятно забормотал себе под нос. Удалось разобрать лишь пару фраз: «Эти подонки не уходят – как я могу спать? Я просил их – прекратите, оставьте меня в покое!» Он произнес очень много слов зараз, что было редкостью. Возможно, именно поэтому я совершила грубую ошибку. Мне хотелось подбодрить его, побудить сказать еще что-нибудь – это, по моему замыслу, должно было помочь ему сосредоточиться на проблемах со сном. Поэтому я задала Габриэлю весьма банальный вопрос, требующий односложного ответа – «да» или «нет»:

– Вам вообще удалось хоть немного поспать сегодня ночью?

И тут язык его тела показал резкое изменение настроения. Сидя на стуле, он выпрямился, сжав руки в кулаки. Голос загремел словно гром в тесной комнатке:

– Да как я мог?! Эти ублюдки хотят меня оттрахать.

Я промолчала, пораженная словами пациента. Габриэль же после короткой паузы заговорил снова:

– Если я усну, они сделают это – как в тюрьме. Меня изнасилуют, изнасилуют. Они хотят превратить меня в женщину!

Я все еще старалась не демонстрировать никакой, тем более бурной реакции – просто сидела с бесстрастным выражением лица и кивала в надежде дать понять пациенту, что я