Репортаж ведет редактор - Вячеслав Иванович Дробышевский Страница 22

20 апреля. Секретарь парткома Увельского производственного управления дает следующий ответ на выступление газеты: критика в адрес правления колхоза имени XXII съезда партии правильна — правление артели допустило серьезное отставание с вывозкой удобрений на поля; приняты меры, чтобы наверстать упущенное; в результате вывезено на поля 12 тысяч тонн удобрений вместо 10 тысяч тонн по плану.

30 мая. Директор Магнитогорского метизно-металлургического завода доводит до сведения читателей: по сигналу газеты, писавшей о срыве поставки болтов тресту «Средазэлектросетьстрой», приняты меры. Завод болты отгрузил полностью.

Я привожу эти сообщения потому, что они характеризуют основное направление раздела «По следам наших выступлений».

Двух мнений тут, видимо, быть не может: направление правильное. Предстоит, однако, добиться, чтобы ни один руководитель не числился у редакции в «должниках», чтобы каждый ответ был деловым и приходил в редакцию вовремя. А добиться этого можно при условии, если каждое начатое газетой дело доводить до конца. Очевидно, такое стремление надо воспитывать у всех газетчиков. Воспитывать, начиная со школы рабкоров, с университетской скамьи.

Говоря об этих серьезных вещах, я начинаю вспоминать время, когда мне едва минуло четырнадцать лет. Тогда меня еще не интересовала журналистика, мысли и сердце были отданы совсем другим занятиям. Но воспоминание все-таки пришло, наверно, не зря. Записываю все так, как сохранила память.

В четырнадцать лет я многое умел. И не только то, чему учился в школе. Зная толк в конских хвостах, выдергивал из них только длинные и крепкие волосы. Такой волос хоть на силок, хоть на леску идет. Стрелял из лука, как заправский сын прерий. Стрела с отточенным гвоздиком на конце без промаха разила цель. В кругу детдомовцев слыл удачником. И все же отдал бы и лески, и силки, и превосходный лук со стрелами, лишь бы попасть учеником в слесарку, как называли в детском доме слесарную мастерскую.

Там приятно пахло олеонафтом, негромко жужжал старенький токарный станок. На полу возле него пестрели металлические стружки — бурые, голубые, цвета соломы. Но что было всего интересней в мастерской — так это шкаф, куда мастер складывал изделия учеников. На верхней полке — готовый инструмент: матово-черные ручные тиски, шведские ключи, плоскогубцы, молотки, кронциркули. Ниже — работы новичков: ровно опиленные чугунные квадратики, гайки. Еще ниже недоделанные вещи; перед началом работы мастер раздавал их своим питомцам, по окончании снова запирал в шкаф.

В этом же шкафу у мастера Митрофаныча лежала пачка писем, перевязанная суровой ниткой. Когда почтальон приносил ему новое письмо, Митрофаныч не брал его домой, а прочитав, присоединял к пачке. Писали бывшие ученики-слесаря, а то и бригадиры. Писали с заводов, из паровозных депо, из ремонтных мастерских, из Донбасса, с Дальнего Востока. И в каждом письме кто-нибудь благодарил Митрофаныча за выучку. А иной конверт, кроме исписанного листка бумаги, приносил и газетную вырезку — портрет одного из тех, что начинали свой трудовой путь в слесарке.

Окончив шестой класс, я с первых дней летних каникул ни о чем, кроме слесарки, и думать не мог всерьез. Твердо решил стать слесарем. Мне не было никакого дела до того, что мастерская мала, а охотников стать к тискам много. Чем я был хуже долговязого Петьки Сомова? А тот уже год не отходил от тисков. На все металлическое, будь то винт или подсвечник, обломок косы или пятак старинной чеканки, Петька смотрел с одной точки зрения: пригодится ли в мастерской? Он умел цементировать железо, закалять сталь, паять медью, воронить, шлифовать. Раздвижной гаечный ключ его работы лежал в заветном шкафу на верхней полке.

Мне даже как-то приснилось, что ключ этот мой, а не Петькин. Митрофаныч то и дело вынимал его из шкафа, дышал на него, и, как только отпотевшая поверхность вновь обретала свой мягкий блеск, отирал его рукавом черного суконного пиджака и смотрелся, как в зеркало. На светлом гладком металле появлялась седая голова с короткими усами и бородкой клинышком. Худощавое бледное лицо словно под сеткой — до того много морщин. Очки в тонкой железной оправе спущены чуть ниже переносицы.

— Молодец! — похвалил меня старик.

Сердце начало биться чаще. Митрофаныч похвалил! Зря болтал Петька, что он никого не хвалит. Но показывать свою радость незачем. Эка невидаль — ключ! Слесарь и не то может. Я сдвигал к переносице брови, точь в точь как Митрофаныч за работой, и не спеша опиливал драчовой пилой большой железный брус, зажатый в тиски. Но почему пила храпит? И зачем пилить этот громадный брус? Ведь я слесарь-инструментальщик…

Тем временем храп становился громче и, наконец, будил меня. Я чувствовал себя так, точно вместо квасу хлебнул мыльной воды. Не пила, а сосед по койке заливался громким храпом.

Наутро, уже в который раз, пошел к заведующему детским домом.

— Все за тем же? — И заведующий, не дожидаясь ответа, добавил:

— Пока некуда.

Я наперед знал, что вслед за этим заведующий уткнется в газету или в бумаги на столе — сигнал об окончании разговора. Но на этот раз дал себе слово не отступать.

Наверное, просил убедительно, потому что через полчаса получил-таки записку к Митрофанычу: «На ваше усмотрение».

Когда остановился около мастера, он даже глаз на меня не скосил. Осматривал какую-то втулку с таким видом, словно рядом — никого. Пришлось кашлянуть. Старик измерил втулку снаружи кронциркулем и приложил его к линейке с делениями. Я шмыгнул носом. Мастер задумчиво поправил очки.

— Николай Митрофаныч!

— Тридцать два миллиметра, — донеслось из-под коротких усов…

Ждать вопроса о цели прихода, как видно, было бессмысленно. И Митрофаныч услышал речь, из которой явствовало, что я могу работать «хоть в каком уголку» и что готов сразу сделать линейку либо ручник.

Прочитав записку, мастер точно извинился передо мной:

— А может и получится из тебя чего? — И тут же добавил строго: — Бери швабру.

Я удивился, но швабру взял и подметал старательно. Потом несколько дней потел, опиливая чугунную квадратную плитку. Работал на тисках Митрофаныча. Старик подходил несколько раз, но говорил одно и то же:

— Не гладь, слесарь. Вот как пилят. — При этом брал из моих рук драчовую пилу и ровными, сильными движениями водил ею по плитке.

Принимая опиленный квадрат, нахмурился, сгустил сетку морщин и как бы зарегистрировал неизбежное:

— Вот мы и научились добро переводить.

Потом дал маленький черный кусок железа — кузнечную заготовку.

— Шестигранную гайку сделаешь. — И дополнил немного торжественно, — это тебе не квадрат. Вещь с названием.

У