Воспоминания. От службы России к беспощадной войне с бывшим отечеством – две стороны судьбы генерала императорской армии, ставшего фельдмаршалом и президентом Финляндии - Карл Густав Эмиль Маннергейм Страница 21

в небольшой комнате. У дальней стены в позолоченном тронном кресле, установленном на небольшом, покрытом коврами возвышении, восседал далай-лама. Ему было около тридцати, и одет он был в желтый шелковый балахон с бледно-голубыми манжетами, а поверх – в традиционную красную тогу ламы. Ноги его покоились на низкой скамеечке, а рядом с ним стоял резной сундук с геральдическими фигурами. По обе стороны, под возвышением, опустив головы, стояли два крепких безоружных тибетца. Далай-лама ответил на мой глубокий поклон легким кивком. После того как я подарил ему бледно-голубой хатак и получил в ответ белый, он нарушил молчание, спросив, не передавал ли мне его величество император России какое-нибудь послание для него. Было совершенно очевидно, что он с большим интересом ожидал перевода моего ответа. Я объяснил, что у меня не было никакого послания, поскольку, к сожалению, у меня не было возможности встретиться с его величеством перед отъездом. По знаку сопровождающих мне был вручен кусок красивого белого шелка с вытканными на нем тибетскими иероглифами, и далай-лама попросил меня преподнести его императору. На мой вопрос, желает ли его святейшество передать вместе с подарком устное приветствие, он ответил, спросив, какой титул я ношу. Услышав, что я барон и уезжаю на следующий день, он попросил меня отложить отъезд, ибо, вероятно, попросит меня об услуге.

Далай-лама сказал, что в Утайшане ему вполне комфортно, но его сердце осталось в Тибете, куда многие приезжие тибетцы умоляли его вернуться, и он, возможно, так и поступит. Я сказал ему, что симпатии всего русского народа были на его стороне, когда ему пришлось покинуть свою страну, и прошедшие годы не ослабили этого чувства. Далай-лама выслушал мое заверение с нескрываемым удовольствием. Однако было нелегко поддерживать беседу на русском, китайском и тибетском через двух невежественных переводчиков.

В конце аудиенции я попросил разрешения продемонстрировать и подарить далай-ламе пистолет браунинг. Далай-лама от души рассмеялся, когда я показал ему, что можно заряжать семь патронов одновременно. Я извинился за скромный подарок, выразив сожаление, что после такого долгого путешествия у меня не осталось ничего более достойного, но добавил, что времена таковы, что бывают случаи, когда даже святой человек может найти оружие более эффективное, чем молитвенное колесо.

Далай-лама произвел на меня впечатление проницательного, интеллигентного человека, обладающего значительными запасами физической и духовной силы. Его симпатия к китайцам и вера в них, очевидно, были невелики. Во время аудиенции я заметил, что дважды он заставлял своих слуг высматривать подслушивающих за дверными занавесками.

На следующий день я получил от далай-ламы подарок, состоящий из белого хатака, двенадцати ярдов узкой красновато-коричневой тибетской ткани и пяти связок благовонных палочек. В то же время он сообщил мне, что из-за того, что определенная информация, которую ожидал, не поступила, он не смог завершить письмо, которое хотел, чтобы я передал в Россию. Очевидно, что-то заставило его изменить свои планы. Однако он добавил, что примет меня в Лхасе, если я предприму еще одну экспедицию в Азию.

Далай-лама действительно вернулся к власти в Тибете в том же году, после того как принес присягу на верность Китаю, но вскоре в отношениях между Поднебесной и ее вассалом Тибетом произошел новый разрыв. Китайцы вторглись в Тибет, ив 1910 году далай-лама вынужден был бежать – на этот раз в Индию. Но ему не пришлось оставаться там долго, поскольку в 1912 году он воспользовался возможностью, предоставленной революцией и падением Маньчжурской династии, и объявил о независимости Тибета. Позже он начал военные действия против Китая, который по мирному договору 1913 года был вынужден уступить значительные территории, населенные тибетцами. Мое впечатление, что он был сильной и независимой личностью, оказалось верным.

Из Утайшаня мы отправились в город Сопин, расположенный по другую сторону Великой Китайской стены. Последняя в этом месте была гораздо более впечатляющей, чем у заставы Цзяюйгуань, но в довольно плачевном состоянии. Следующий этап привел нас в город Куэйхуа на границе с Монголией, важный центр торговли и коммуникаций. Здесь я отметил вторую годовщину своего отъезда из Петербурга.

Из Куэйхуа мы направились на восток, в Татун, куда прибыли 14 июня, и я с благодарностью принял приглашение главы шведской миссии Эдварда Ларссона. Я слышал, что женщины этого города славились красотой, и многие мандарины и богатые китайцы обязаны супружеским счастьем Татуну. Могу лично подтвердить, что эта репутация небезосновательна, поскольку видел на улицах множество элегантных и изящных, маленьких, сопровождаемых дуэньями семенящих женщин, гордящихся своими миниатюрными ножками, чудесными цветами своих платьев и изысканными прическами.

По ужасным дорогам я продолжил путь в Кайган, куда прибыл 14 июля 1908 года. И там завершил свое долгое путешествие. Поезд должен был доставить меня в Пекин, последний пункт моего маршрута.

С чувством неописуемого удовольствия я вступил во владение апартаментами в Hotel des Wagons-lits. Этот отель отличался довольно высоким уровнем комфорта, но, как ни странно, в нем не было ванн. Вместо них для мытья служили огромные сосуды, которые я видел в Маньчжурии, где они использовались для хранения каких-то соевых продуктов. Вы входили в сосуд, сделав шаг, и внутри оказывался еще один сосуд, на который вы садились.

Поскольку гостиница была неподходящим местом для подготовки моих репортажей, посольство предоставило в мое распоряжение павильон в своих прекрасных садах, и там я провел месяц, составляя свой отчет, каталогизируя накопленный материал, перерисовывая карты и приводя в порядок метеорологические и другие научные наблюдения. Совсем недавно умер посол, и временным поверенным в делах был советник посольства Арсеньев, с которым у меня были прекрасные отношения. Военным атташе был полковник Корнилов, с которым я познакомился в Ташкенте, и я также смог возобновить знакомство с некоторыми бывшими сотрудниками иностранных посольств в Петербурге.

С большим сожалением и выражением признательности за их верную службу я распустил остальных членов экспедиции. Замечательного казака Луканина отправил обратно в Россию поездом. Повар Чэн и переводчик Чао еще не определились с планами на будущее. У первого была длинная блестящая косичка, и я пошутил, что он должен подарить ее мне, поскольку одной из предполагаемых реформ была отмена косичек. Некоторое время спустя он пришел и вручил мне пакет, в котором была косичка, но из шелка. Смущенно улыбнувшись, он признался, что косичку он оставил, но она под шапочкой. «На самом деле, – добавил он, – в ней тоже довольно много шелка». Китайцы неохотно расставались со своей национальной прической.

Когда отчеты были закончены, я воспользовался возможностью и отправился в двухнедельную поездку в Японию, где посетил порты Симоносеки и Киото, а также