Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина Страница 21

друзья обратились к обсуждению насущных российских проблем. Кто же прав, славянофилы или западники, в вопросе об исторической будущности России? Тургенев говорил, что Белинский «был западником не потому только, что признавал превосходство западной науки, западного искусства, западного общественного строя, но и потому, что был глубоко убежден в необходимости восприятия Россией всего выработанного Западом – для развития собственных её сил… Он верил, что нам нет другого спасения, как идти по пути, указанному нам Петром Великим, на которого славянофилы бросали тогда свои отборнейшие перуны». Но в то же время он уточнял: «Принимать результаты западной жизни, применять их к нашей» можно, только «соображаясь с особенностями породы, истории, климата». Белинский был вполне русский человек, даже патриот… благо Родины, её величие, её слава возбуждали в его сердце глубокие и сильные отзывы. Да, Белинский любил Россию; но он также пламенно любил просвещение и свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы – вот в чем состоял весь смысл его деятельности, вот к чему он стремился».

В лице Белинского Тургенев встретил человека, наконец-то разрешившего его долгие сомнения. Выдающийся критик и мыслитель снимал крайности одностороннего западничества и кабинетного славянофильства. В его мировоззрении Тургенев нашел тот цельный идеал, к которому стремился сам. Вот почему общение с Белинским Тургенев считал выдающимся событием в своей жизни и память о нем как о друге и наставнике хранил всю жизнь.

Очень быстро привязавшись к Ивану Сергеевичу, в дни, когда тот уезжал, Белинский жаловался, что чувствует себя совсем осиротевшим. «Когда Вы сбирались в путь, – писал он ему однажды, – я знал вперед, чего лишаюсь в Вас, но когда Вы уехали, я увидел, что потерял в Вас больше, нежели сколько думал, и что Ваши набеги на мою квартиру за час перед обедом или часа на два после обеда, в ожидании начала театра, были одно, что давало мне жизнь».

Окрыленный успехом и поддержкой Белинского, Тургенев продолжал работать. Из-под его пера выходят лучшие поэтические произведения: драматическая поэма «Разговор», спор двух поколений, бледный очерк будущих «Отцов и детей», повесть в стихах «Андрей», сатирическая поэма «Помещик». Он пробует силы в жанре драмы и создает этюд «Неосторожность», в это же время появляются первые прозаические опыты писателя – повести «Андрей Колосов», «Бреттер», «Петушков». В них Тургенев продолжает развенчивать романтическую личность, героев фразы, рассчитанной на эффект, скучающих эгоистов, разочарованность которых – поза: трагическая мина придает им загадочность и облегчает завоевание неопытных сердец. Опошленным и обмельчавшим романтикам противопоставляются люди иного склада – простые и естественные, цельные душой.

Надо сказать, что многих литераторов внешний лоск Тургенева и его онегинский облик вводил в заблуждение и даже смущал. Трудно было поверить, что этот богач и аристократ всерьез посвятил себя литературному труду. Да и сам Тургенев поначалу скрывал в светских гостиных свое писательское увлечение… В обращения с литераторами молодого Тургенева было заметно некоторое высокомерие и фатовство. Это, конечно, не могло нравиться тому кружку, где он появился, и Белинский, по природной своей прямоте не терпящий ничего деланого и искусственного, стал без церемонии замечать Тургеневу при всяком подходящем случае о том, что могло коробить присутствующих.

Досталась сильная головомойка Тургеневу, когда дошло до сведения Белинского, что он в светских дамских салончиках говорил, что не унизит себя, чтобы брать деньги за свои сочинения; что он их дарит редакторам журнала.

– Так вы считаете позором сознаться, что вам платят деньги за ваш умственный труд? Стыдно и больно мне за вас, Тургенев! – упрекал его Белинский.

Тургенев чистосердечно покаялся в своем грехе и сам удивлялся, как мог говорить такую пошлость».

Был и другой случай, который сильно рассердил Белинского. Об этом вспоминала Авдотья Панаева: «Некрасов задумал издать «Петербургский сборник». Белинский находил, что тем литераторам, которые имеют средства, не следует брать денег с Некрасова. Он проповедовал, что обязанность каждого писателя помочь нуждающемуся собрату выкарабкаться из затруднительного положения, дать ему средства свободно вздохнуть и работать – что ему по душе. Он написал в Москву Герцену и просил его прислать что-нибудь в «Петербургский сборник». Герцен, Панаев, Одоевский и даже Соллогуб отдали свои статьи без денег. Кронеберг и другие литераторы сами очень нуждались, им Некрасов заплатил. Тургенев тоже отдал даром своего «Помещика» в стихах, но Некрасову обошлось это гораздо дороже, потому что Тургенев, по обыкновению истратив деньги, присланные ему из дому, сидел без гроша и поминутно занимал у Некрасова деньги. Об этих займах передали Белинскому. Он, придя к нам, как нарочно встретил Тургенева, поджидавшего возвращения Панаева домой, чтобы вместе с ним идти обедать к Дюссо. Белинский знал, что обыкновенно по четвергам в этот модный ресторан собиралось много аристократической молодежи обедать, и накинулся на Тургенева.

– К чему вы разыграли барича? Гораздо было бы проще взять деньги за свою работу, чем, сделав одолжение человеку, обращаться сейчас же к нему с займами денег.

Понятно, что Некрасову неловко вам отказывать и он сам занимает для вас деньги, платя жидовские проценты. Добро бы вам нужны были деньги на что-нибудь путное, а то пошикарить у Дюссо! Непостижимо!.. Сколько раз вас уличали в разных пошлых проделках на стороне, когда вы думали, что избежали надзора. Бичуете в других фанфаронство, а сами не хотите его бросить. Другие фанфаронят бессознательно, у них не хватает ума; а вам-то разве можно дозволять себе такую распущенность?!

Тургенев очень походил на провинившегося школьника и возразил:

– Да ведь не преступление я сделал, я ведь отдам Некрасову эти деньги!.. Просто необдуманно поступил…»

Последним поэтическим произведением Тургенева стал цикл «Деревня» в котором многие усматривают предтечу «Запискам охотника». Он состоит из 9 стихотворений и описывает приезд весной в деревню, крестьянский быт, жаркое лето, охоту, наступление осени и, наконец, первый снег.

Люблю я вечером к деревне подъезжать,

Над старой церковью глазами провожать

Ворон играющую стаю;

Среди больших полей, заповедных лугов,

На тихих берегах заливов и прудов,

Люблю прислушиваться лаю

Собак недремлющих, мычанью тяжких стад,

Люблю заброшенный и запустелый сад

И лип незыблемые тени;

Не дрогнет воздуха стеклянная волна;

Стоишь и слушаешь – и грудь упоена

Блаженством безмятежной лени…

Задумчиво глядишь на лица мужиков —

И понимаешь их; предаться сам готов

Их бедному, простому быту…

Идет к колодезю старуха за водой;

Высокий шест скрипит и гнется; чередой

Подходят лошади к корыту…

7. Солистка Итальянской оперы

Год