Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов Страница 20

Нежный подросток, наивная девочка, внимающая каждому слову молодого учителя, она была бесконечно открыта перед Гоголем, доверяя ему, как никому другому.

О, каким франтом в этот период своей жизни был Гоголь, как он любил щеголять, как тщательно он следил за собой, какими учтивыми манерами он всё более и более обзаводился!

Вот что пишет Кулиш, рассказывая о данном периоде гоголевской биографии: «Это была самая цветущая пора в характере поэта. Он писал все сцены из воспоминаний родины, трудился над «Историею Малороссии» и любил проводить время в кругу земляков. Тут-то чаще всего видели его таким оживлённым, как рассказывает г. Гаевский в своих «Заметках для биографии Гоголя». Прокопович вспоминает с восхищением об этой поре жизни своего друга» [100].

Далее Кулиш замечает: «Гоголь отличался тогда щеголеватостью своего костюма, которым впоследствии начал пренебрегать, но боялся холоду и носил зимою шинель, плотно запахнув её и подняв воротник обеими руками выше ушей. В то время переменчивость в настроении его души обнаруживалась в скором созидании и разрушении планов» [101].

И вправду – всё самое весёлое, жизнерадостное, блещущее характерным гоголевским юмором было задумано и написано именно в этот период. Едва ли не самый мощный всплеск творческих замыслов можно отметить в данное время.

В последующие периоды Гоголю писалось не так легко, он долго, а порой и мучительно работал над своими произведениями, но пока всё иначе! Вот Гоголь подготовил несколько новых повестей и снова обратился за советом к Плетнёву, а тот придумал для сборника заглавие, которое сумело вызвать в публике любопытство. Так появились в свет «Повести, изданные пасичником Рудым Паньком», который будто бы жил возле Диканьки, принадлежавшей князю Кочубею. Книга была принята огромным большинством любителей литературы с восторгом [102].

Общение Гоголя с Марией Балабиной будет происходить в Петербурге, а потом и за границей – в Европе, куда сначала отправится семейство Балабиных, а потом поспешит и Гоголь. Ну а в те периоды, когда молодой Николай Васильевич и Машенька находились далеко друг от друга, они, конечно же, писали письма.

Об особенностях переписки Гоголя с Балабиной прекрасно написано в сборнике, составленном А.А. Карповым и М.Н. Виролайненом. В частности, они замечают: «Переписка с М.П. Балабиной относится к наиболее интересным разделам эпистолярного наследия писателя. Она открывает новые грани личности Гоголя, отличается высокими литературными достоинствами. В письмах к Балабиной ярко проявляет себя замечательная способность Гоголя выявлять скрытый комизм повседневных житейских ситуаций. Пример тому – письмо от 30 сентября (12 октября) 1836 года, пародирующее детальную описательность, свойственную многим произведениям, созданным в жанре популярного тогда «литературного путешествия». Здесь же содержится блестящий комический диалог, заставляющий вспомнить сочинения Гоголя-драматурга. Вполне законченные художественные создания представляют собой и письма более поздней поры, заключающие колоритные зарисовки итальянского быта и нравов. Наряду с высокими эстетическими достоинствами, переписка Гоголя с Балабиной замечательна своей удивительной искренностью, естественностью, теплотой. Это в значительной степени объясняется свойствами личности гоголевской корреспондентки, глубоко индивидуальный и в то же время исторически характерный образ которой встает со страниц её писем» [103].

Гоголевские письма, адресованные Маше Балабиной, я не раз процитирую в этой книге, пока же замечу, что остепенившийся немного Гоголь, наученный опытом первой влюблённости, доведшей его до горячки и совершения глупостей, чувствам своим теперь старался давать рамки рассудка.

Ну а Мария Петровна подрастала и всё более и более становилась женственной, привлекательной, а главное – вдумчивой и осмысленной, то есть приобретала те черты и свойства, которые так ценил Гоголь. Его тянуло к этой девушке, он дышал в унисон её искренности.

Среди авторитетных биографов, однако, сложилось почти однозначное мнение о характере привязанности Гоголя к Балабиной, и чаще всего утверждается, что между Николаем Васильевичем и Марией Петровной могла быть лишь взаимная симпатия или дружеская любовь, вполне уместная в рамках отношений учителя с ученицей и вряд ли переходящая грань чего-то большего.

Впрочем, в ХIХ веке существовали биографические публикации, где выдвигались более смелые гипотезы, обосновывающие версию о серьёзности отношений Гоголя и Балабиной, то есть о настоящей любви, которая, к сожалению, имела важные препятствия, ведь поначалу Машенька была слишком юна и потому не могло быть речи о каком бы то ни было сближении богатой девицы и бедного репетитора, затем же, когда она повзрослела, препятствие их неравенства в свете не перестало быть досадным фактом, и потому они оставались порознь.

В нынешние времена можно найти и опыты современных гоголеведов-любителей, которые, публикуя свои тексты в Интернете, пытаются развивать версию о серьёзности отношений двух вышеназванных исторических персон.

Надо сказать, однако, что когда возникают рассуждения подобного рода (делающие намёк, или открыто говорящие о том, что Гоголь мог рассматривать для себя возможность сватовства к Балабиной), то авторы, скорее всего, держат в голове контекст других, более поздних и куда более драматических отношений Гоголя, в то время как отношение Николая Васильевича к Марии Петровне было чем-то вроде «светлой версии» его отношения к прежней таинственной незнакомке, чем-то, таившим чувство, но имевшим другой знак. Машенька была светлой противоположностью той сумрачной фигуры и, возбуждая в Гоголе симпатию, влекла к чему-то мечтательному, завораживающему и в то же время весёлому, лёгкому. Гоголю всегда было хорошо рядом с Балабиной – и в Петербурге, и за границей, где продолжатся их отношения. И любовь-то между ними безусловно была, хотя и трудно сказать, какою именно была эта любовь – скорее дружеской или всё-таки подразумевала иные оттенки? На данный вопрос могли бы ответить только двое, только они сами – Машенька и Николай могли бы прояснить эту загадку истории. Но они никогда и ни за что не приоткрыли бы завесу над этой тайной.

Несомненно лишь то, что история отношений Николая Васильевича с Марией Петровной оставила след в русской литературе. Невозможно с определённостью сказать, что же творилось в сердце Гоголя, что происходило в нём, но гоголевская литература цвела буйным цветом, она поражала красками.

В августе 1831 г. Пушкин писал А.Ф. Воейкову: «Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать. Фактор объяснил их весёлость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно-весёлою книгою» [104].

* * *

С самого начала благополучного и, пожалуй, счастливого для Гоголя лета 1831 г., с Николаем Васильевичем происходили, как никогда, странные вещи: он был то рассеян, то взволнован, то впадал в меланхолически-романтические настроения, то вновь становился серьёзным и собранным. На