Дети Ирены - Тилар Маццео Страница 20

Глава четвертая

Молодежный кружок

Варшава, 1940–1941 годы

Ирена дрожала от холода, но пыталась сосредоточиться. Rickettsia prowazekii. Бактерия. Pediculus humanus humanus. Вши. Комната была заполнена молодыми парнями и девушками, каждый старательно царапал что-то в полумраке на листках дефицитной бумаги.

Ирена обменялась через всю комнату встревоженным взглядом с Алой. В эти первые месяцы Ала сильно исхудала, взгляд ее темных глаз стал еще более пронзительным, а плохо сидящая одежда мешком висела на плечах[101]. В тот год ее дочери Рами исполнилось пять, и Ирена знала, что Ала живет со своими родителями, Моше и Ракелью, старшим братом Янеком и двухлетней девочкой из приюта по имени Далия в тесной квартире в доме под номером четыре за углом на улице Смоча.

Теперь Ала была официально назначенной юденратом старшей медсестрой гетто, и эта должность позволила ей получить пропуск и право передвигаться по огороженному кварталу в профессиональных целях даже после наступления комендантского часа. Она также возглавляла молодежный кружок, собиравшийся в доме номер девять по улице Смоча, и втайне организовала вместе с доктором Радлиньской и доктором Людвиком Хирцфельдом санитарные курсы и занятия по военно-полевой медицине вроде этой лекции[102]. Кое-кто из молодых евреев уже заговаривал о вооруженном сопротивлении. Среди них был муж Алы Арек, чудом уцелевший на Восточном фронте и вернувшийся в Варшаву. Арек, впрочем, не попал в гетто, а остался в окружающих город лесах, присоединившись к партизанам. Для актеров карьерные перспективы в гетто были туманны, да и дети в доме Алы уже начинали голодать, несмотря на уменьшившееся количество ртов. Ирена видела, как сильно все это сказывается на ее подруге.

Четко произнося каждое слово, доктор Ландау в очередной раз подчеркивал свою мысль, постукивая кусочком мела по импровизированной доске. В комнате тускло мерцала всего одна свечка, и лекцию он читал в полутьме. Но его мало заботили условия или тот факт, что сюда в любой момент могла нагрянуть полиция. Доктор Ландау был человеком строгим и бескомпромиссным, жестким, с грубоватыми манерами и чем-то напоминал Ирене сержанта, а то и генерала.

Санитария — это ключ к победе над надвигающейся эпидемией, — продолжал доктор Ландау, время от времени снова постукивая по доске, выделяя очередное предложение. — Быстрее всего тиф распространяется в стесненных условиях и перенаселенных кварталах, как это происходит у нас. Показатели смертности могут составлять от тысячи до нескольких тысяч человек в месяц, и мы будем работать над мерами противодействия…

Топот тяжелых сапог за дверью прервал его на полуслове. Кто-то, испугавшись, с шумом уронил на пол карандаш. Звук был страшный, но не непривычный; молодые студенты в темной комнате слышали за окном громкие крики и лающие приказы евреям покинуть их убежище. Raus! Juden raus! Из соседнего дома донесся пронзительный детский крик. Выстрелы. Плач.

В следующее мгновение группа снова повернулась к доктору Ландау. Куда им прятаться? Что делать дальше? Тот же снова указал на доску, строгим, тяжелым взглядом приковав каждого к месту, и продолжил объяснять: Заражение происходит, когда выделения бактерии Rickettsia prowazekii…

Топот стал удаляться дальше по улице, и только тогда одна из девушек начала трястись и рыдать. Она задыхалась в спазмах истерики. Другие пораженно наблюдали за ней. Ирена благоговейно смотрела, как доктор Ландау раздраженно повернулся к аудитории.

«Разве вы еще не поняли[103]»?

Множество удивленных глаз обратилось к нему. Только Ала выглядела спокойной. Ирену потрясла ее выдержка.

«Все мы здесь и днем и ночью находимся на передовой, — строго продолжил доктор. — Мы солдаты в войне, которая не закончится никогда. Мы — солдаты, и мы должны держаться. Здесь плакать нельзя!»

И затем, вновь взяв мел, он повернулся к доске и продолжил свое рассуждение, словно никто его не прерывал. На мгновение в воздухе повисло облачко белой пыли, но никто не осмелился кашлянуть, чтобы доктор не подумал, что они всхлипывают, пряча слезы. В полумраке раздавались лишь скрип карандашей по бумаге и объясняющий твердый голос доктора Ландау.

Присутствие Ирены Сендлер в гетто — на улицах или на этих тайных лекциях — не удивляло никого из запертых здесь ее старых друзей. Они также не удивятся, увидев здесь в тот день ее коллег из служб социальной работы — Ирку Шульц, Ядвигу Денеку или Ягу Пиотровскую. В конце 1940-го и начале 1941 года все четверо входили и выходили из гетто по несколько раз в день.

Все это начиналось не как запланированная операция. Как объясняла Ирена, она «была частым гостем этого закрытого района»[104]. Ирена бывала здесь с самого момента создания гетто. «Моя работа в городском департаменте здравоохранения и социальной помощи позволила без особого труда получить пропуск», — говорила она. Множество семей из тех, что она сейчас поддерживала, жили в крайне тяжелых условиях, и это было одним из поводов ее появления здесь. Но подлинная причина была глубоко личной: «Я знала, как страдают люди, оставленные гнить заживо за стенами гетто, и хотела помочь моим старым друзьям». Надо признать, дело было и в делах сердечных. Особенно она хотела быть рядом с Адамом. Его депрессия превратилась в безумный водоворот бессильной злости, и Ирена боялась за него. Чтобы выжить в гетто, он обязан был хотеть жить.

Доступ в гетто сделал возможным польский врач Юлиуш Майковский. Ирена знала его еще по университету и кругу доктора Радлиньской, и он был частью ячейки Сопротивления, находясь в контакте с профессором. Кроме того, доктор Майковский руководил отделением городского санитарного обслуживания в Варшаве и отвечал за препятствование распространению инфекции за стены гетто и утилизацию инфицированных материалов. Он попросту вписал имена четырех женщин — Ирены, Ирки, Ядвиги и Яги — в список медицинских сотрудников, допущенных к посещению гетто, и обеспечил им официальные пропуска, позволяющие свободно проходить через блокпосты. Немцы очень боялись заразиться свирепствующим в гетто тифом, поэтому поручили заботу о борьбе с ним менее «ценным» полякам.

У ворот гетто эсэсовцы тщательно изучали документы Ирены, засыпая ее вопросами и выкрикивая приказы. Ей всегда удавалось держать себя в руках. Теоретически никто из них не рисковал, появляясь здесь во второй половине дня, закончив все дела в конторе. В конце концов, документы были в порядке, даже если работа была вымышленной; да и, несмотря на то что Ирена, проходя по улицам гетто, надевала из солидарности нарукавную повязку со звездой Давида, еврейкой она не была.

У нацистов