Тюремный дневник. 5 лет спустя - Мария Валерьевна Бутина Страница 20

Я быстро встала и направилась к указанному окошку. Худая чернокожая американка с длинными косами-дредами в спортивном костюме, скорее похожая на паренька, чем на представительницу слабого пола, встала с бетонного пенечка у третьего окошка, уступив мне место.

За плотным стеклом на меня смотрел молодой мужчина-азиат в белой рубашке с коротким рукавом. В руках он держал тоненькую синюю ручку и толстый блокнот. Это был явно не мой адвокат.

– Извините, – разволновавшись, сказала я в черную телефонную трубку, через которую было положено вести беседу с защитником. – Но у меня другой адвокат.

– Так, – послышалось в трубке. – Значит, вы официально отказываетесь от услуг адвоката.

– Нет, я… – испугавшись и не понимая происходящего, ответила я. – Я не отказываюсь от адвоката, просто вы – не мой адвокат. Это, наверное, какая-то ошибка. У меня другой адвокат.

– Значит, отказываетесь. Так и запишем, – безапелляционно сказала трубка и разговор прервался. Азиат с блокнотом встал и ушел, а его место заняла молодая женщина-блондинка.

Я по-прежнему сжимала трубку в руках, пытаясь объяснить заменившей азиата женщине мою ситуацию, но она, не дослушав, грубо отрезала: «Позовите мисс Смит. Вы отказались от услуг адвоката».

Не в моем положении было спорить, поэтому я покорно повесила трубку и побрела с поникшей головой и глазами, полными слез от испуга, обратно на свое место на полу возле Пейдж. Прошел еще где-то час. Женщин по очереди вызывали к пенькам у окошек. Пейдж объяснила мне, что это были встречи с госзащитниками, адвокатами, которых оплачивает государство, потому что по закону у каждого обвиняемого должен быть адвокат, но если подзащитный отказывается от адвоката, он может представлять свои интересы в суде самостоятельно.

– Так многие делают, потому что с госзащитником часто не везет. Среди них есть, конечно, хорошие профессионалы, небезразличные к судьбе своего клиента, но такое бывает нечасто, – рассказала мне Пейдж. – Каждый решает за себя: брать судьбу в свои руки или доверить «профессионалам».

– Скажу им, что я – лесбиянка, – заявила присутствующим афроамериканка в спортивном костюме, занявшая снова мой пенек у третьего окошка. – Тогда меньше дадут, я все же – меньшинство. Слышь, Пейдж, давай скажем им, что мы встречаемся.

Что ответила на это смелое предложение по срочной смене сексуальной ориентации певица Пейдж, я так и не узнала. Массивная железная дверь отворилась, и надзирательница приказала мне готовиться на выход: «За тобой придут через пять минут, Бутина». И дверь снова захлопнулась.

– Ну все, русская, тебе пора. Не волнуйся. Будешь сегодня дома в своей постельке. Давай на прощание по водке? – Пейдж подняла в руке воображаемую рюмку и залпом выпила ее содержимое.

Я последовала ее примеру.

– На здоровье, – сказала я по-русски, вызвав неподдельный восторг у обитателей камеры, хоть и внутри у меня сидело беспокойство, так что получилось будто «за упокой». – Спасибо, что спасла меня своим пением.

Надзирательница не обманула. Через пару минут за мной пришли три огромных охранника и сопроводили меня в комнату, где зачем-то перековали в новые наручники и кандалы, хотя старые уже натерли голые щиколотки настолько, что они стали невыносимо болеть и кровоточить от каждого пингвиньего шага.

Недалеко от стены, где меня переодевали в новое железо, стоял громадный чернокожий мужчина в рыжей робе заключенного, тоже закованный по протоколу. Он молчаливо пристально рассматривал меня полным похоти взглядом, отчего все внутри сжималось в комок страха.

Меня повели вперед, а мужчину в рыжей робе за мной. В гараже, где мне уже приходилось бывать, когда наш скрепленный пластиковыми хомутами отряд несчастных женщин выгружали из машины, стоял новый микроавтобус. На этот раз через боковую дверцу кузова сперва «загрузили» мужчину, приставив ко входу небольшую деревянную лесенку – поднять высоко ногу в кандалах было невозможно, а значит, и залезть без подставки в автомобиль тоже. Так нас в машине оказалось только двое, к счастью, два ряда сидений были отделены плотным стеклом с черной решеткой.

И снова поездка из подвала в подвал была короткой. Стоило автомобилю попасть в новый гараж, платформа под нами со скрипом двинулась, и машина стала опускаться куда-то вниз и, наконец, с глухим ударом остановилась.

– На выход, – скомандовала мне стройная подтянутая женщина-маршал в черном костюме и резиновых медицинских перчатках. Я как могла аккуратно по деревянной лесенке спустилась из машины на железный пол. За решеткой, заменяющей входную дверь в небольшой бетонный зал, окрашенный в грязно-бежевый цвет с огромным сине-черным логотипом службы маршалов США на стене под потолком, было невероятно холодно – пробирающим до костей ветром дул кондиционер. Каждый волосок на моем теле встал дыбом то ли от страха неизвестности, то ли от нечеловеческого холода в помещении.

– Руки на стену, ноги расставить, – приказала маршал.

Я подчинилась. С меня сняли наручники и кандалы. И женщина принялась грубо ощупывать каждый миллиметр моего тела, взъерошила волосы на голове, но этого оказалось недостаточно.

– Раздевайтесь!

– Что? Как? Совсем?

– Совсем, – безапелляционно сказала она, и я поняла, что выбора у меня нет.

Я медленно стянула с себя всю грязную вонючую одежду, включая нижнее белье. Обыск повторился заново. Результат был удовлетворительным. Мне разрешили одеться, снова надели наручники и кандалы и приказали идти перед надзирательницей строго по красной линии, нанесенной краской на бетонном полу, по бесконечным коридорам подвала. Идти было невыносимо больно, кожа на щиколотках все больше «счищалась» ножными кандалами, и по ним упорно текла кровь.

– Стоять, развернуться лицом ко мне, – наконец, скомандовала маршал. Я была искренне рада, что дорога боли закончилась. С меня сняли наручники и пуповину-цепь, соединявшую железные браслеты рук с ногами. Однако кандалы мучители снимать не стали.

Железная решетка двери в просторную камеру с длинной металлической серой лавкой и всевидящим оком видеокамеры в углу распахнулась, и стоило мне войти внутрь, захлопнулась, замуровав меня одну в бетонном подвале. Каждый шаг вызывал невыносимую боль, поэтому я, хромая, дошла до лавки, села на ледяное железо, вытянула на нее ноги, чтобы хоть чуть-чуть перераспределить боль, и, кинув взгляд на видеокамеру в углу, начала медленно осматривать новое пристанище. Помещение было сплошь бетонным, все те же рыжие стены, зеленая решетка двери, в углу белый унитаз и на стене нечто белое, похожее на мужской писсуар с краном над ним. Повисла пугающая тишина – ни звука, ни человека не было, казалось, в этом бетонном царстве ужаса.

Вдруг из коридора послышались приближающиеся шаги. К металлическим прутьям решетки подошла уже знакомая женщина-надзиратель:

– Есть будешь?

– Буду, – тихо простонала я с лавки.

– На, – она просунула через решетку камеры и положила на пол уже знакомый