Карнавал Безумия. Хроники саморазрушения в стиле панк - Миша Бастер Страница 2

Внешний вид в этих случаях играл особую роль: одежда и даже короткие прически с бритыми висками стиляг вызывали повышенный интерес патрулей и милиции. Объяснялось это тем, что бритые подозревались в самовольном увольнении из армии или дезертирстве. Из внешних деталей, помимо естественных «племенных» дресс-кодов, благодаря которым представители субкультур размежевались между собой, формировались и «опасные визуальные коды». Теперь к этим негативным кодам добавились новые краски и оттенки – «фашизм» и «сатанизм», настолько же сильные, как во времена приступов гонений на стиляг или хиппи.

Образ enfant terrible отрабатывался публичным «идиотничанием» по максимуму, но уровень иронии при этом поддерживался примерно таким, чтобы агрессивное вторжение в жизнь советских граждан лишь оставляло след легкого шока и веселья. Советское население достаточно быстро привыкло к панковским выходкам, и все моральные паники, нагоняемые ВЛКСМ и советской прессой, сменились на недоумение и эйфорию от этого далекого от бытового и даже здорового эпатажа. Пренебрежение чистоплотностью, помоечные перформансы и прочие выходки «ради искусства» и шока обывателя были частью стиля, но не ментальности. Вокруг было достаточно опустившихся от алкоголизма и безнадежности людей, которые тихо и мирно доживали свой срок в рамках построения коммунистического общества, изредка впадая в агрессию и белую горячку. Они также были антагонистами панков, занимавшихся публичным саморазрушением с разной степенью артистизма. Собственно глумление над этими алкогольными скрепами, которые органы и общество могли понять и простить, стало частью «ненормальности» и несдержанности панков (как и имитация расстройств психики). Цинизм и самоирония вплоть до самоуничижения разрушали все привычные «пацанские» нормы: мачизм, повышенную серьезность и гипертрофированное чувство справедливости. Для публики с «криминальными» ценнос‐ тями оскорбление и глумление над «пацанским» сленгом, а также циничный сарказм над маскулинностью оказались просто непереносимыми.

Панк-идеи «будущего нет» как будто стали развитием идей и тезисов ленинградского некрореализма – течения, культивировавшего смерть и идиотничание поколения битников.

К некротематике в скором времени добавилась экспрессия «дикого» искусства: темы зверства, суицида, попыток вмешательства безумных ученых и санитаров в жизнь обычных граждан, которые закономерно заканчивались смертью и жизнерадостной расчлененкой. Перекладывать все это на местную почву, переиначивать и превращать в панковские гимны, полные насмешек и презрения, вдруг оказалось безумно интересно. Под влиянием этой информации в первые годы перестройки появились возможности, связанные с рок-клубами. Тогда и началось формирование некоего подобия советского локального мейнстрима. Возникла иллюзия «общих интересов» с массами окрыленных перестроечными лозунгами политиков. О проблемах разрешили говорить и даже дали возможность протестовать. Так СМИ заботливо поместили на геройский пьедестал образ молодого бунтаря-рокера, ведущего массы из застойной дремы в новое светлое будущее. И этот образ оказался к месту в канве официальной горбачевской политики, взывающей к преодолению того застоя и самокритике.

Несомненно, панк-образы привлекали кинематографистов и СМИ. В 1984 году в сериале «ТАСС уполномочен заявить», и мимолетно в фильме «Европейская история», эстонские панки изобразили заграничных, причем как неотъемлемую часть пейзажа Запада. Вслед за началом перестройки в плеяду фильмов о трудных подростках, начавшуюся еще в 1970-х, попал фильм «Взломщик», «Легко ли быть молодым», «Зачем вы тут собираетесь» и «Авария – дочь мента».

Так панк эстетика в СССР в течение пятилетки из изгоя превратилась в моду, а о приключениях участников этого движения читайте дальше в формате «устной истории».

Руслан Зиггель

Р. З.: Лет с 11–12 я стал посещать книжный базар на Островского. Это был отдельный мир, отдельное комьюнити людей, скрашивающих свой досуг чтением. А, как известно, Ленинград – город достаточно читающий, можно сказать, литературный. Но там как раз не было библиофилов, поэтому их называли «книжники». Люди занимались доставанием и сбытом книг, и с этим была связана куча историй. Книги принимались любые, минус двадцать процентов. И на базе этих двадцати процентов сформировалась целая тусовка. Книги имели свою ценность, а для подростков, изымающих эти книги с различных полок, два, к примеру, рубля были немалыми деньгами. По нашим тогдашним подсчетам, на 20 копеек можно было прожить день. Естественно, бесплатно катаясь на транспорте и без увеселений. И многие стремились к обособлению и самостоятельности, имея в виду такие нехитрые схемы пополнения бюджета.

(записано в 2007 году)

М. Б.: У нас были подобные коммуникации в Домах книги и «Букинисте», куда постоянно притекали различные группы спивающихся маргиналов, у которых обмен книжных знаний на жидкое топливо проходил под кодовым названием «букинист». Тем более что мантра «Книга – лучший подарок» действовала безотказно убедительно в советский период (смеются).

Тем более что в систему книжно-макулатурного оборота в советской природе были вовлечены все граждане, начиная с пионерского возраста, в соревновательном порыве усердно стаскивающие с квартир пенсионеров в школы сотни килограмм бумажного мусора, среди которого порой обнаруживались книги приличного качества. Даже те самые, из серий которых цветными однотонными блоками выкладывались узоры в книжных шкафах. Иметь которые был обязан любой гражданин, считавший себя образованным.

Р. З.: Да, именно так. Собрания сочинений для неформалов и граждан имели разную ценность. Для маргинала это было почти 15 рублей и две недели безбедного существования. Кстати, про начитанность и образованность в неформальной среде. То, что меня больше всего поразило в тусующем поколении рубежа 1980-х, при всем замечательном советском образовании, построенном по прусской системе, так это дикая безграмотность. Я имею в виду, в первую очередь, необразованность, что хотелось бы подчеркнуть для сонмища подростков, думающих о том, что все неформалы-маргиналы в те времена поголовно были интеллектуалами. Это сейчас мы наблюдаем какое-то обозное добирание информационного багажа, и на базе его происходит литературный ажурный ребрендинг ситуации. А тогда был такой тип людей, вокруг которых образовались центробежные силы и события. У них было достаточно хорошее воспитание и образование, но таких были даже не десятки, а попросту единицы. До 16 лет советские неформалы, на мой взгляд, мало чего читали, мало чего смотрели и в какой-то момент, когда они сталкиваясь сталкивались со «взрослой жизнью» и какой-то несправедливостью, в их сознании происходил сбой в восприятии окружающей действительности. В результате чего кто-то уходил в работу или в ПТУ, кто-то в алкоголь, наркотики или криминал, а кто-то формировал пресловутые неформальные компании, чем-то напоминавшие семьи беспризорников.

При этом часть подростков, попадая в неформальную среду, пулей оттуда вылетала. Они были не приспособлены даже к этому. Но те, кто оставался, брали на себя функцию потребления меломанской и модной информации. А распространение и коммутирование ложились на плечи наиболее продвинутой части неформальной среды. При этом точки зрения у различных групп были разные,