Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов Страница 2

Цитируем по альманаху «Зеркала» (1989):

Знаю я, что меня берегут на потом,

И в прихожей, где чахло целуются свечи,

Оставляют меня в гениальном пальто,

Выгребая всю мелочь на творческий вечер.

Шмелькова ссылается на Юрия Крохина, который поправляет последние две строчки:

Оставляют меня гениальным пальто,

Выгребая всю мелочь, которую не в чем…

В самиздатском сборнике (1975), подаренном Шмельковой, появляется ещё один вариант:

Оставляют меня гениальным пальто,

Выгребая всю мелочь, которая вечность.

Возникает странная ситуация: и сам Губанов по зрелости лет правил свои тексты, и его первая тёща Алла Рустайкис на свой вкус редактировала то, что скопилось в её домашнем архиве, а иной раз и неразборчивый почерк давал возможность публикаторам записывать слова в том или ином виде.

Что с этим делать – не совсем понятно.

6

Другие неувязки мне удалось заметить, заглянув буквально одним глазком в РГАЛИ.

Во-первых, в стихах – особая пунктуация. Она не то чтобы неправильная и не совсем всё-таки авторская, а больше походит на интуитивный синтаксис поэта, привыкшего читать свои стихи. Знаки препинания заменяют ему ритмические паузы.

Сурен Золян, его младший ереванский товарищ, с которым велась серьёзная филологическая переписка, писал об этом так: «…Губанов использует своеобразную пунктуацию, вероятно, отражающую его интонацию – он достаточно вольно трактует правила постановки запятой, ставя её там, где она правилами не требуется, и, напротив, пропуская там, где она положена. В написанных от руки письмах он обращается со знаками препинания ещё более вольно. Особый пунктуационный приём – многоточия, в том числе и в середине предложения, причём иногда это три точки, но обычно – четыре. Считать это описками вряд ли правильно…»[3]

Юрий Кублановский очень точно уловил эту интонационную особенность: «…и вновь звучит во мне порой его подзабытый голос. И когда звучит – вытягивает даже и слабый текст, а когда нет – остаёшься с книжными столбцами один на один, и тут вступают в силу свои безжалостные законы: законы стихотворчества и временно́го устаревания»[4].

Голос Губанова наэлектризован, насыщен какой-то нечеловеческой энергией и, как следствие, витален. Это касается и поэтики, и манеры чтения. Прочитаешь ли, послушаешь ли – и хочется разом распахнуть окно, чтобы в комнату попал свежий воздух, хлобыстнуть рюмашку, чтобы было хорошо, или удавиться, чтобы, наконец, ничего не было.

Полярные состояния возникают за счёт неожиданных и порой безумных метафор, ломаных синтаксических конструкций и, конечно, русского бессознательного, которое так умело воспроизводится в стихах.

Беда же в том, что в современных сборниках тексты печатаются без какой-либо системы: орфография и пунктуация либо приводятся к современным нормам, либо остаются оригинальными. Так нельзя: это сбивает читателю дыхание.

К тому же книги составлены без должной филологической работы. Я не говорю о сносках и комментариях – это дело времени и большой коллективный труд. Дело в…

Лучше приведу пример.

7

Слушаю диск с записями, где поэт читает свои стихи[5]. В «Молитве. 1968 год. Кунцево» (которое ранее имело название «Воинствующая просьба») слышится:

Вдарь по струнам детворы

чёрный меч и чёрный мячик…

Как это опубликовано в книгах?

Вдарь по струнам детворы

чёрный мяч и чёрный мячик…

В этом же стихотворении появляются строчки:

Дай и будь благословенным,

дай, и август встретят кони,

на спине моих поэм,

в чудесах железных молний.

Как публикуется?

Дай и будь благословен,

дай, и август встретят кони…

Думается, дополнительные комментарии к этой проблеме излишни.

Надо бы разбирать машинописные сборники – «Всадник во мгле», «Таверна солнца», «Волчьи ягоды», «Иконостас», «Преклонив колени», «Серый конь» и «Колокола», но в силу вышеупомянутых причин, а также из-за неполноты опубликованного в пяти книгах материала (да-да, увы, именно неполноты: где-то печатается одна часть машинописного сборника, где-то другая, где-то в силу личных мотиваций, цензурных соображений или «обстоятельств непреодолимой силы» не печатаются отдельные стихотворения), это представляется пока невозможным.

Вот вам пример.

В сборнике «Преклонив колени», переданном в РГАЛИ Диной Мухиной, после стихотворения «Голубая открытка» идут такие тексты:

* * *

Генриху Сабгиру[6]

Лето. Открыто окно.

На столе в бутылке вино.

На улице детский писк,

Женский визг.

В руке измятый конверт.

Вспоминается март:

Тогда от меня ушла жена:

«Не люблю», – заявила она.

Теперь пишет: «Скоро вернусь назад»

Я рад и не рад:

У неё такая привычка:

Она истеричка.

* * *

Повесился.

Всё было просто:

На службе потерял он место.

В квартире кавардак:

Валяется пиджак;

Расколотый фарфор…

Вдруг,

Сирены звук,

На стенке блики фар.

Но вот в чём проблема: оба текста – стихотворения Игоря Холина, при этом второе оборвано на половине[7]. Зачем понадобилось Губанову вносить в свой машинописный поэтический сборник чужие тексты? Для отлаженной композиции? Для тонкой музыкальной составляющей? Для чего-то ещё?

Увы, за неимением доступа ко всем его машинописным сборникам и тем более архивным записям говорить о полноценной работе поэта затруднительно.

8

При этом Леонид Губанов – фигура небывалая. Даже так: небывалистская; «Word» предлагает исправить глазковский окказионализм на «небуквалистская» – что ж, компьютерная программа по-своему права.

Такого поэта не было, потому что официальная литература и советская власть не давали ему разбежаться и в конечном итоге не смогли предоставить ему сносную жизнь.

Такого поэта нет, потому что его стихи, письма, проза, дневники ещё адекватно не опубликованы. Его рисунки и картины не напечатаны. Записи с его чтением редки и цензурированы.

Такого поэта не будет. По крайней мере, в ближайшее время. Потому что очень силён человеческий фактор.

У Владимира Бережкова есть стихотворение «Губанов», прекрасно описывающее сложившуюся ситуацию:

Какая осень на дворе!

Какой стакан вина налили

в берёзовой моей дыре,

в России, где меня забыли

благопристойные друзья

и проститутки с алкашами,