Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков Страница 18

8 авг. <…> Напряженно во Вьетнаме. Хрущев произносит речи в поездке. Был на Волге, в Ростовской области, потом в Осетии, где какая-то годовщина.

9 авг. <…> Через Москву проехал освобожденный из лагеря ленингр. писатель Кирилл Косцинский[108], посаженный несколько лет назад. Наверно он уже в Ленинграде.

Выстирал свой плащ. Это приятнее, чем писать сценарий. Пишу это вполне искренне, хотя это может показаться кокетством.

10 авг. <…> Хрущев уже в Башкирии.

13 авг. Болею и работаю. Так мои фурункулы еще не болели. Снова на шее, справа. Ни сидеть, ни лежать. <…>

В «Литгазете» письмо Асмуса, Шкловского, Ермилова, Перцова, Храпченко против Дымшица и его ответ. Он книгу [Бахтина] прочел хорошо и все понял, но не смеет спорить так, как в прежние времена. А это делает его позицию (чисто караульно-полицейскую) половинчатой и неубедительной. Нельзя матюгаться шопотом. С обеих сторон спор идет с умолчаниями о главном. Это конечно выгодно защитникам этой ярко талантливой книги.

14 авг. <…> Прочитал в № 7 «Иностр. литературы» книгу Хемингуэя о Париже 20-х годов «Праздник всегда с тобой»[109]. В целом это интересно и очень хорошо написано. <…> После этой книги в нем самом очень многое становится понятным. Есть превосходные куски. <…>

Каждое утро слушаю для вдохновения «Старина Люсьен» Э. Пьяфф и песенки Беранже в исполнении старухи Грановской. В «Старину Люсьена» я просто влюблен. Приучаю воробьев прилетать за крошками на терассу.

20 авг. <…> Хрущев вернулся в Москву и едет в Ч-Словакию.

21 авг. <…> В 9 ч. 15 м. по радио зазвучал зловеще знакомый голос Левитана <…> сегодня умер Пальмиро Тольятти. <…>

Об А. Горелове.

Его рассказ о «камере смертников»[110].

30 авг. Лева прав — повесть Домбровского превосходна[111]. Она достоверна, как документ — это то время, умна, прекрасно написана, хоть и без каких бы то ни было усилий казаться оригинальным, и так как она естественна и искренна, то ни на что не похожа. Ее не с чем сравнить — рядом с ней и Солженицын кажется слишком литературным: хотя внешне — это, казалось бы, насквозь интеллигентская вещь, а тот «народен». <…> Читал с наслаждением, горечью, волнением. Нас когда-то знакомил Яков Варшавский[112], но я даже забыл внешность Домбр[овского] и не узнал бы при встрече или узнал бы — не сразу, но он должен помнить мою фамилию. Вот вам и «новая волна» в прозе! <…>

Бурного успеха не будет: это слишком умно и тонко для «массового читателя», но успех будет настоящий и прочный. <…>

Интересно — это половина или меньше?

Просмотрел еще я в номере критику. Статья Сурвилло хороша. Сарнов не произвел на меня впечатление: не то. Зато Олег Михайлов произвел неприятнейшее впечатление. Может, он и прав, но сам метод такого критического следствия попахивает чем-то знакомо-гнусным. Критическая методология не «новомирская», а какая-то литературно-полицейская. <…>

Воспоминания Смирнова плохо отредактированы. <…> Писать о первых годах «Нового мира» и не упомянуть хотя бы об истории с «Повестью о непогашенной луне» и пр. — это странно. Надо было бы назвать это «Воспоминаниями о В. Полонском»[113], — тогда другое дело. Сам автор мне подозрителен. Он ведь, помнится, был активным «переваловцем» — значит, «выжил», как и лучший друг Ивана Катаева П. Слетов[114]. Что-то тут есть темное. <…>

Все о Бабеле в «Знамени» захватывающе интересно. Я не читал рассказов, а только пробежал письма и Мунблита[115]. Удивляюсь как прошли письма. Ведь это свидетельство о том, что честно работать в литературе — это значит быть нищим. <…>

11 сент. Сегодня утром приехал из Ленинграда. <…>

27 авг. в Лен-д вернулись из Новочеркасска Эмма с семьей. Я еще не кончил работу и мне пришлось прожить с ними пока я не завершил и переписал сам набело весь сценарий. Таких трудных условий для работы, несмотря на все внимание Эммы и Н. И. [матери Эммы, Нины Ивановны] у меня еще пожалуй не было: даже в Чистополе[116] было спокойней.

9-го сдал сценарий [фильма «Зеленая карета»] в Ленфильм.

<…> Практически я написал сценарий в промежуток с 6 августа до 8 сентября, т. е. в месяц. <…>

Денег нет и я целиком завишу от судьбы этой работы.

Заканчиваются съемки и «Возвращенной музыки». <…>

Самым большим событием этих дней было опубликование «Памятной записки» Тольятти[117]. <…>

Сад в сторону уборной разрыт: проводят водопровод по инициативе соседей. Это будет стоить 150 р. с лишним, что при моем безденежье — катастрофа, но не участвовать в этом в половинной доле, живя здесь, хотя бы нечасто, я не могу.

15 сент. <…> С утра наслаждаюсь — чтение, размышление, одиночество. Потом появляется Т. и все по обычному, с этим связанное. <…>

Ночью Бибиси передало, что Хрущев на приеме японской делегации хвастался, что у нас изобретено новое могучее безграничной силы оружие, которое ему недавно показывали военные.

16 сент. Третьего дня умер от рака Василий Гроссман. Я узнал об этом сегодня в редакции «Нового мира» от Берзер[118] и Левы.

Еще нигде нет извещения. Составляются, черкаются, исправляются некрологи, посылаются на визу Ильичеву[119]. Дело в том, что Вас. Гроссман был в прямой опале. Рукопись его романа (вернее, последней части романа «За правое дело») была отвергнута несколько лет назад «Знаменем» и отобрана у автора (уникальный случай!) «органами» со всеми копиями[120]. Потом в прошлом году цензура сняла его очерки из «Нов. мира» и «Недели» об Армении. Говорят, Ильичев его ненавидит.

В «Новом мире» атмосфера конфуза, что-то доносится из «Известий», где черкают энный вариант некролога. Сидит в своем кабинете сам Твардовский с каким-то опухшим лицом, собралась вся редколлегия. Все смущены и чем ниже по редакционному рангу, тем откровеннее возмущаются и злятся. «Верхи», если и возмущаются, то только за плотно закрытыми дверьми. Тут очень заметна граница между «членами редколлегии» и «аппаратом» — та же атмосфера «двора» с интригами, тайнами, слухами.

<…> Не хотел ехать завтра в город, но наверно придется: надо пойти на гражданскую панихиду, хотя я с Гроссманом и не был знаком.

Встреча вплотную с Твардовским в коридоре нового помещения редакции. Он смотрит на меня, словно что-то припоминает, но я не кланяюсь (тоже незнаком) и он проходит. Может, надо было поклониться?[121]

17 сент. Ослепительно прекрасный осенний солнечный день.

Чувствую, что надо поехать на похороны Вас. Гроссмана: он