Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов Страница 18

«1. Общее невежество, которое тем менее изменяется, что бедные люди не имеют средств учиться…

…8. Часто оказываемые от духовенства худые примеры в поведении, алчность и корысти».

Еще — прямо и резко — о том, каковы подлинные причины смуты и бунтарства:

«9. Совершенное равнодушие гражданского начальства.

10. Послабление со стороны некоторых чиновников за подлоги или из личного угождения».

В этот перечень и такое вписано:

«23. Обольщающее чувство независимости…»

Нечаев подтверждает свое наблюдение о политической строптивости рабочих примерами из истории: «В духовном смысле это настоящая вольница Великого Новгорода…» Дальше круче замешивает: «Мятежи при Петре Великом, непокорность запорожцев, непримиримая вражда задунайских некрасовцев, бунт Пугачева показывают характер старообрядцев». И в большом и в малом держали, как сполна убедился Нечаев, свой характер уральские страстотерпцы. Видно, хорошо знал Нечаев о такой среди непримиримых раскольников безбоязненно воинственной поговорке — «Режь наши головы, не тронь наши бороды».

Вывод Нечаева близок выводам Герцена (вспомним его слова о гуле, предвещающем бури): «Там угрожается правительству нарушением общей тишины… И действительно, если бы вдруг отнято было что-либо из присвоенных ими от послабления начальства, утвержденных давностью и обычаев вольностей, при всей видимой преданности старообрядцев к Государю, могли бы последовать более или менее опасный волнения».

Чувствую в этих строчках предупреждение — не отнимайте «вольностей».

Нечаев пытался оградить раскольников от непродуманно скорой расправы, он ищет глубинную основу раскольнических смут и упрямо подталкивает к мысли, что лишь искоренение причин умиротворит еретиков.

Но надо знать и другое — Нечаев ничуть не благоволит к расколу и к раскольникам, к многочисленным на Урале сектам как явлениям идейно-богословского порядка. Он часто вносит в дневник проявления неодобрительного отношения к ним.

Но вот вдруг натыкаюсь на необычно выраженную критику. Она явно выходит за пределы церковной и явно суть совсем иных понятий: «Книг гражданской печати они (раскольники. — В. О.) не читают для своего назидания, а разве из одного любопытства, полагая, что все достаточно объяснено, что все нужныя наставления преподаны св. отцам… Везде видно робкое рабство, с благоговением лобзающее тяготеющия на нем цепи» (подчеркнуто мною. — В. О.).

Крепко сказано. И справедливо. Это смелое изречение — суть высшего политического порядка.

…Нечаев выполнил — с присущей ему старательностью — наказ педанта Дибича: «изыскание причин и целей раскола». Он изыскал в их числе и сугубо политические, и социальные причины и цели.

Да вот только все это упрятал — надежно и надолго (до смерти) — в личный дневник и личный архив. Почему? Неведомы причины — нигде сам ничего не объяснял. Может, однако, статься, и для того, чтобы не отягощать вину раскольников самыми страшными при Николае обвинениями — политическими.

«Негры африканских берегов»

Когда Строганов и Нечаев наконец-то съехались, взялись писать отчет-записку на высочайшее имя. Так было велено. Название этого документа читателю уже известно — «О состоянии крестьян, принадлежащих к заводам наследниц купца Расторгуева».

Читаю записку. Странное дело — ее название никак не соответствует тому, ради чего, собственно, посылались на Урал. Не менее странно и то, что если в отчете Нечаева Строганову речь только о расколе, то здесь, в записке, напротив, ни слова о расколе и раскольниках, равно как о политической подоплеке раскола, если подразумевать антиправительственные и антицаревы настроения. И то приметно, что в записке меньше всего о заводах Расторгуева. Все в ней — и шире и глубже.

Вот ведь как настойчивы загадки биографии Нечаева!

В поиске истины неминуемо начать с того, какую оценку дают записке ученые. Без этого не добиться нужной ясности.

В 1930 году М. В. Нечкина разыскивает записку в архиве былого горного департамента. И передает в печать. При этом пишет: «Записка А. Г. Строганова — замечательный документ. Бесспорна ее сила, красочность, подчас художественность. Этот документ легко можно использовать для педагогической или агитационной работы — он ярок и убедителен даже для неподготовленного читателя». Затем дает записке политическую оценку: «Любопытно также то, что Строганов в этом документе подчас говорит языком либерального дворянства…»

Нечкина о том же — 30 лет спустя: «Близкая взглядам декабристов докладная записка А. Г. Строганова». Как видим, оценка стала более определенной.

Прочтем эту записку и мы. Здесь то и дело такие вот непреклонные выражения — «самовластие», «тиранство», «нещастное положение заводских людей», «ненасытное корыстолюбие», «жалостное состояние сих угнетенных». Остро перо на острую критику: «Все, что может увеличить добывание золота и доходы, корыстолюбивым и безжалостным попечителем придумано, предпринято и исполнено, но нигде не заметно следа отеческого и христианского попечения о благосостоянии людей, которых здесь можно сравнить по скудным платам за работы с каторжными, а по изнурениям, — с неграми африканских берегов».

Еще о положении рабочих людей: «Крестьяне сих заводов по причине малых плат, несоразмерных с дороговизной хлеба, и по задержанию даже оных, терпели крайнее изнурение и голод, что сверх того некоторые прикащики поступали с ними жестоко и бесчеловечно».

И еще — настойчиво! — об условиях труда и быта: «Золотые промыслы были главным театром угнетения и жестокостей: более 2000 человек, обращающихся в сей работе без различия пола и возраста, пригоняются туда из деревень за 130 и 160 верст, где находятся в отдалении от семейств своих, одни по нескольку месяцев, а другие в продолжение почти целого года без отпуска и в домы свои, и должны беспрерывно работать в дневную и ночную смену по 12 часов сряду, не исключая даже воскресных и праздничных дней, питаться самою скудною пищей — одним хлебом — и жить в тесных казармах, а по большей части в землянках и балаганах в самое зимнее время».

Не обойдено положение малолеток: «Мальчики с 12-летнего возраста употребляются при золотых промыслах в работах, подвергаются взысканию и нередко жестокому наказанию за малейшее неисполнение урочной работы наравне со взрослыми работниками. Но более еще достойны сожалению употребляемые на сии работы девки с 14 до 15-летнего возраста…»

В записке раздел «О жестоких наказаниях»: «Двести и триста ударов до прибытия моего в сии заводы почиталось лишь принудительным средством к прилежной работе. Нередко наказанные таким образом не только не были в силах дотащиться до жилья своего, но не могли и подняться с места истязания».

С едким сарказмом отмечено: «Если со стороны управляющего нет ни внимания, ни сострадания к человечеству, то замечательна особенного рода заботливость в других вещах: острог всегда в исправности, а запас в розгах, палках и кандалах не уступит никакому каторжному заведению».[4]

Записка сообщает не только о тиране-заводчике. Обличаются и те, кто покровительствовал заводчику, покрывал его: