Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 17

в своей власти и осталась непобедимой почти до самого конца, так как не колеблясь применяла самые зверские методы. Сознаться в ту пору, что ты «интеллигент», означало погибнуть. Каста узаконенных тиранов тщательно выполняет любое приказание, благодаря своему рвению удерживаясь у власти. И эсэсовцы, видя, с какой беспощадностью проводятся в жизнь их приказания, вскоре перестают вникать во многие дела. Власть эсэсовцев мало-помалу переходит к Funktionshäftlinge – полицейским из заключенных. Немка Мария Имёля из Силезии, еще за несколько лет до войны арестованная за убийство полицейского, пользуется большим доверием у эсэсовцев и безупречно исполняет все их поручения. Долгое время она была суровой блоковой и давала поблажку лишь тем, кто одаривал ее, затем получила повышение и стала ревностной старостой лагеря. В своем черном фартуке, с черной повязкой и белыми буквами LĂ (Lager-Ălteste) на рукаве, с неизменной палкой, Мария, отощавшая от множества забот, неутомимо снует между бараками, наводя страх на всех. Эсэсовцам нет надобности особенно часто наведываться в лагерь, раз у них есть такие помощницы, как Мария. Все, чего не приметит глаз эсэсовца, наверняка выследит она. В охране великолепно осведомлены обо всем происходящем в лагере. Эти снедаемые скукой пьяницы знают даже больше, чем им хотелось бы знать.

Внутренняя полиция, как это ни горько сознавать, причинила заключенным Освенцима по меньшей мере столько же зла, сколько все эсэсовцы, вместе взятые; именно она была тем слепым мечом, который наносил любой, едва лишь задуманный эсэсовцами удар. У каждого полицейского на рукаве повязка с надписью – красная, желтая, черная, смотря по выполняемой функции.

Всякому более или менее важному событию в лагере предшествует тайное совещание эсэсовцев с полицаями. Последние под угрозой сурового наказания и потери должности не имеют права сообщать своим товарищам – заключенным, что решили на этом совещании. И не сообщат, так как слишком дорожат своими преимуществами. Поздним вечером накануне дезинсекции Läuferin[24] созывает полицаек на совещание. На этом совещании эсэсовцы узнают о многом таком, что заключенные любой ценой хотели бы утаить. Темная ночь свидетель тому, как заключенный полицай предает рядового заключенного. Сыплются рапорты. О том, что даже в мыле, даже в хлебе заключенные ухитряются прятать всякие запрещенные вещи. О том, что надо отнять у них все их имущество. Полицайки нашептывают про больных, напоминают о делах, про которые пьяные эсэсовцы могли бы и забыть. Намечается план работы на следующий день. Когда темной ночью полицайки возвращаются к себе, лагерь спит. Бывает, что кто-нибудь, проснувшись и выйдя в уборную, случайно встретит там прислугу такой полицайки. Если к тому же они знакомы и если заключенная отважится заговорить с этой особой, стоящей неизмеримо выше ее в здешнем обществе, то она может узнать о предстоящих завтра событиях. Прислуга полицаек, как правило, болтлива, уборная же является местом встреч всех женщин: тут возникают всевозможные сплетни, тут происходит деловое и дружеское общение. В этом нет ничего удивительного: уборная – единственное место в лагере, где можно на минуту присесть и свободно поговорить; притом в ней помещается почти двести женщин одновременно. Осенним ветром сорвало крышу уборной для заключенных полек, с тех пор им часто доводится мокнуть под дождем, тем не менее в уборной всегда тесно и известие о дезинсекции, полученное здесь, еще до утра разойдется по всем баракам.

На предрассветном холоде все забылись крепким сном. За ночь никто не выходил, следы еще с вечера засыпало снегом. В тишине осторожно приоткрываются скрипучие ворота барака, темная фигура, осмотревшись, на цыпочках идет к груде кирпича за бараком. Вот женщина опускается на колени, достает из-под платья маленький сверток, разворачивает. Там все ее богатство: потрепанная фотография с загнутыми углами, несколько писем… все, что удалось сохранить. Прибыв в лагерь, она в дезинфекционном бараке передала эти мелочи незнакомой женщине, с просьбой подержать их у себя. А когда уже стояла в лагерной одежде, сдав свои вещи «на хранение», незнакомка подошла к ней, улыбаясь, и протянула сверток. С тех пор при всех обысках ей как-то удавалось утаить эти сокровища.

Теперь женщина снова заворачивает все в тряпицу, крепко завязывает узлом и наклоняется над грудой кирпичей. Осторожно, чтобы не стряхнуть с них снег, снимает кирпичи, прячет в щель сверток и прикрывает кирпичами. Едва она успела отойти от своего тайника, как опять скрипнули двери барака. С напускным безразличием, оправляя платье, проходит она мимо идущей навстречу женщины, но, войдя в барак и притаившись за дверью, следит за той в щель: только бы не подошла к кирпичам.

Та, другая, несет узелок и лопату. Остановившись возле кирпичей, она с усилием начинает рыть яму. Затем укладывает на дно свой узелок, засыпает все глиной и возвращается. От работающих на вещевом складе ей удалось получить смену белья, и она боится потерять ее во время дезинсекции.

По другую сторону барака мелькнула бегущая фигура, остановилась у стены, прячет в щель между досками ложку, нож и зубную щетку.

Вот уже все зашевелились. Кто не успел встать раньше, вскакивает теперь и прячет наиболее ценные вещи куда попало – за балку, в щель между нарами, в угол за дверью. Во дворе уже ничего не спрячешь, там эсэсовцы; поторапливая заключенных к выходу, они громко кричат:

– Raus! Alles wegschmeissen![25]

Положено, чтобы руки были пустые. В бараке остаются одеяла, остается все имущество заключенных.

Сегодняшнее событие пострашнее обычных лагерных происшествий. Оно таит в себе неведомую беду, тогда как в рабочие дни возможную опасность нетрудно предугадать. Правда, женщины стараются закалить себя, выработать в себе сопротивляемость, крепкую, как живая ткань, что защищает от любого удара и вновь возрождается. Но в толпе, схожей с муравейником, даже самые мужественные сердца внезапно охватывает чувство одиночества. И даже если сербка поддерживает польку, а старушка обнимает молоденькую девушку, радуясь, что ее называют бабушкой, – это не заглушает чувства одиночества, а, напротив, еще только усиливает его. Человек одинок.

Оставив в бараке одеяла, женщины взяли с собой вечерний паек хлеба и добавочную порцию колбасы, выданную вчера. Хотя предусмотреть что-либо трудно – это ведь первая дезинсекция и заключенным невдомек, как она пройдет, – одно известно наверняка: придется долго стоять. Потому-то и ели вчера очень мало, чтобы сделать запас на сегодня. И миски прихватили с собой, спрягать-то их некуда.

Но тут к шеренгам заключенных подлетает врач Кёниг в эсэсовской форме. Он выхватывает у них из рук все, что они держат, и швыряет в канаву. Со звоном покатились миски и ложки, полетел хлеб, порции маргарина и колбасы. Обернуться к