Лаврентий Берия - Сталин слезам не верит Страница 17

Читатель уже прочёл достаточно для того, чтобы и без моих пространных описаний понять, что для Ежова, да и для Фриновского, та ночь стала, пожалуй, самой чёрной в их жизни, которая с той ночи всё более стремительно катилась к концу.

Сообщу лишь одну деталь, характеризующую тот момент. В ночь с 19 на 20 ноября состоялось новое назначение Николая Власика. Личный телохранитель Сталина с конца 20-х годов, с 1936 года начальник оперативной группы и начальник отделения 1 — го отдела ГУГБ НКВД СССР, он был назначен на место арестованного Дагина начальником 1 — го отдела ГУГБ, приняв на себя всю полноту непосредственной ответственности за безопасность Сталина и высшего партийно-государственного руководства страны. Власик вошёл в кабинет Сталина в 2.40, а через пять минут вышел из него уже начальником 1 — го отдела ГУГБ.

Однако запись в дневнике Л.П. Берии от 20 ноября 1938 года интересна прежде всего другим. Она даёт очень много для понимания жизни и деятельности Лаврентия Павловича. Это — пусть немного сбивчиво и торопливо изложенное, но Credo, это — его воззрения на то, как и чем должен жить человек, получающий большую власть.

Тогда, в ночь, когда фактически решалась дальнейшая судьба не только Ежова, но и самого Берии, в ночь, которая стала «моментом истины» для всей «команды» Сталина, эмоциональный стресс испытали, конечно же, не только Ежов и Фриновский. Его испытали и все остальные, а уж Берия — больше, чем кто-либо другой, за исключением разве что тех же Ежова и Фриновского. И это, только что пережитое, волнение, всплеск чувств хорошо проявились в сбивчивой дневниковой записи, где, как это вообще характерно для дневника Берии, пунктуация и прочие грамматические нормы то соблюдаются, то не соблюдаются.

Для Берии, как и для Сталина, большая власть — большая возможность делать большие дела. Но так мыслили не все.

За время работы над историей той эпохи я прочёл немало интереснейших рассекреченных её документов. Но раз за разом убеждаюсь, что одним из ключевых свидетельств, важных и нужных для понимания тогдашней ситуации, надо считать заявление М.П. Фриновского от 11 апреля 1939 года. Оно даёт много для понимания такого явления, как перерождение части советской элиты к середине 30-х годов, а также для понимания причин репрессивного процесса в верхних эшелонах власти в СССР.

6 апреля 1939 года Фриновский был арестован, а через пять дней он написал (скорее, впрочем, закончил, потому что оно было огромным, на многих листах) заявление на имя «Народного комиссара внутренних дел Союза Советских Соц. Республик — Комиссара Государственной безопасности 1 ранга Берия Л.П.»

13 апреля 1939 года Берия направил его Сталину. В малотиражном сборнике документов «Лубянка. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «Смерш». 1939—март 1946» это заявление занимает 16 страниц формата 70х 1001/16 и поражает своей откровенностью и конкретностью. Причём ни о каком «литературном творчестве» следователей с Лубянки туг не может быть и речи, тем более что это — не протокол допроса с вопросами и ответами, а именно заявление. Я не могу, естественно, привести его полностью, однако начало приведу:

«Следствием мне предъявлено обвинение в антисоветской заговорщицкой работе. Долго боролась во мне мысль о необходимости сознаться в своей преступной деятельности в период, когда я был на свободе, но жалкое состояние труса взяло верх[56]. Имея возможность обо всём честно рассказать Вам и руководителям партии[57], членом которой я недостойно был последние годы, обманывая партию, — я этого не сделал. Только после ареста, после предъявления обвинения и беседы лично с Вами я стал на путь раскаяния и обещаю рассказать следствию всю правду до конца, как о своей преступно-вражеской работе, так и о лицах, являющихся соучастниками и руководителями этой преступной вражеской работы.

Стал я преступником из-за слепого доверия авторитетам своих руководителей ЯГОДЫ, ЕВДОКИМОВА и ЕЖОВА, а став преступником, я вместе с ними творил гнусное контрреволюционное дело против партии.

В 1928 году, вскоре после назначения меня командиром и военкомом Дивизии Особого назначения при Коллегии ОГПУ, на состоявшейся районной партийной конференции я был избран в состав пленума, а пленумом в состав бюро партийной организации Сокольнического района.

Еще на конференции я установил контакт с бывшим работником ОГПУ (в 1937 г. покончил самоубийством 8 связи с арестом ЯГОДЫ) — ПОГРЕБИНСКИМ, который информировал меня о наличии групповой борьбы среди членов райкома. В последующем…» и т. д. — лист за листом, год за годом: фамилии, ситуации…

Сталин получил это заявление 13 апреля 1939 года. А 28 апреля 1939 года был арестован Ежов. И теперь уже для него наступало время признавать и признаваться.

А признаваться, увы, было в чём…

Но тут уж не было вины ни Сталина, ни Берии. Они, получив власть, несли её бремя достойно от начала до конца. А для Ежова, Фриновского, Ягоды, Евдокимова и им подобных бремя власти со временем сменилось соблазнами власти.

Говорят, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Но это — не более чем хлёсткая фраза. Если человек смотрит на данную ему власть как на долг, как на ответственность, то власть не развращает его, а постоянно развивает его как личность, как лидера и как управленца.

Развращает же власть лишь тех, кто смотрит на неё как на средство удовлетворения своих страстей, не имеет значения — высоких или низменных.

21/XI-38

Сегодня докладывал товарищу Сталину, был только Молотов. Жена Ежова покончила с собой в больнице, обстоятельства смерти подозрительные. Может она и сама, но кто-то помог. Надо разобраться.

Коба сказал, что получил от нее на днях письмо, показал. Она там пишет, что ни в чем не виновата, клянется старухой матерью и дочкой, но это все нервы, она психопатка, и на половой почве может быть. Мне всякое приходилось читать. Клянется здоровьем родителей, а потом оказывается, что врет. Важно то, что она написала, что умереть не имеет права. А потом взяла и сама себя. Как понимать?

Я Кобе сказал, а он говорит: А может не сама? Я говорю, а черт ее знает. Коба говорит: «Черт не черт, а ЧК должна знать». Я говорю: Узнаем.

Но это всё х…йня. Надо важное размотать. Коба злится по Успенскому[58]. Он уверен, что Успенский жив и сбежал. Я и сам так думаю, есть данные. Но это же не сопляк. Успенский опытный оперативник, все знает. Так просто не поймаешь[59].

25/XI-38

Все, Лаврентий. Прощай мечты о Грузии. Теперь я засяду в Москве может навсегда. С сего дня Нарком. Ежов сразу после 19-го написал товарищу Сталину заявление с просьбой освободить.