Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов Страница 15

Глава 5

«Степь да степь кругом…»

Седобородый Вайнштейн, врач лазарета в Сокольниках, куда после возвращения из Петрограда вновь поместили Дзержинского, постоянно вздыхал и добродушно ворчал:

– Ну как мне проводить перкуссии, когда у вас сплошные дискуссии? Тишина должна быть в палате, покой… Это там у вас революция, а у нас должна быть эволюция. Эволюция организма. Сил надо набираться, здоровья. Иначе никакие лекарства не помогут. Лечат ведь не болезнь, а больных.

Но его увещевания не действовали. Больные постоянно собирались группками, что-то читали вслух, что-то яростно обсуждали. И каждый непременно стремился вовлечь в разговор Феликса Дзержинского. А как иначе? Он только что с Всероссийской конференции, с Лениным разговаривал, все речи слышал, все новости знает. И Дзержинский охотно разъяснял суть резолюций и лозунгов, стараясь по возможности не акцентировать тему о бывших там страстях и разногласиях. Решения приняты и для всех членов партии, не исключая и тех, кто выступал против, стали законом. Сила партии не только в числе её членов, но и в дисциплине.

Кстати, здесь, в лазарете, он снова встретился с Люциной Френкель, которую Московское бюро помощи освобожденным из заключения назначило сюда в качестве снабженца. Она почти ежедневно доставляла больным продукты, медикаменты, бельё и непременно заходила проведать Дзержинского, передавала последние новости.

А вот когда его навещали земляки, он предпочитал выходить с ними в сад. Поскольку, как и ожидал, резолюция по национальному вопросу была принята многими неоднозначно. Стали появляться предложения о создании по примеру бундовцев и пэпээсников временного Главного правления социал-демократов Польши и Литвы в России, что уже означало некоторую обособленность как от РСДРП, так и от Главного правления, действовавшего на территории Польши.

Дзержинский выступал против, неустанно разъясняя ошибочность и опасность такого пути. Это добавляло дополнительные нервы к и без того сильному физическому и моральному истощению, вызванному и обстановкой, и итогами Всероссийской конференции.

К тому же у Феликса все-таки обнаружили последствия давнего, казалось бы, вылеченного туберкулеза. Скверная это вещь – носить в себе врага, который преследует тебя по пятам. Лишь на мгновение удается забыть о нем, но потом он опять напоминает о себе. Врачи говорят, что все же можно избавиться от него при правильном лечении, хорошем питании и строгом соблюдении режима.

В результате московский комитет большевиков решает отправить товарища Дзержинского на курс кумысолечения под Оренбург. Оценив своё состояние и реальные возможности, Феликс соглашается. Когда-то лечение в Швейцарии и санатории в Закопане действительно вернуло ему прежнее здоровье.

Получив железнодорожный билет, он про себя отметил, что в этом году все важное почему-то происходит именно в первый день месяца – 1 марта освободился из тюрьмы, 1 мая легально отпраздновал традиционную маёвку не за чертой, а в самом центре города, а теперь вот 1 июня выезжает из Москвы в далекую степную лечебницу. Причём, и это тоже впервые, судьба ведет его не на север или восток империи, а гораздо южнее.

В вагоне соседом оказался симпатичный и общительный, прилично одетый молодой человек. И лицо, и одежда, и манеры выдавали в нем то, что коротко можно было бы охарактеризовать одним словом – порода. Из вещей у него был лишь небольшой кожаный саквояжик. Такой чаще всего используют земские врачи. К ним с первого взгляда и отнес его Феликс. Поздоровавшись и поместившись напротив Дзержинского, попутчик извлек из саквояжа какую-то книгу в тисненом переплете и майский номер популярного у провинциальной интеллигенции журнала «Нива», что лишний раз свидетельствовало о его просвещенности.

Феликс тоже внешне вполне соответствовал попутчику, поскольку отправился в дорогу не в ставших привычными гимнастерке, шинели и сапогах, а в гражданской одежде, которую достала заботливая сестрица, – рубашке, галстуке, костюме и легком пальто. Благообразности добавляла и палочка, на которую он слегка опирался при ходьбе.

А в чемоданчике среди самых необходимых вещей были бумага и тетрадь для заметок. Дзержинский давно привык фиксировать свои наблюдения и мысли. Делить одиночество с дневником было проще и полезнее. Даже на этапах в Сибирь умудрялся вести записи на папиросных листах бумаги тоненьким карандашом и мелким почерком, стараясь вместить как можно больше на крошечном пространстве бумаги. А потом зашивал её в арестантский халат в самом низу, в рубец, чтобы при обыске не заметили.

В чемоданчике у него, как и у соседа, тоже был небольшой томик. Так что познакомились они быстро.

С профессией Василия Беклемишева, так представился спутник, Дзержинский ошибся, но ненамного – не врач, а земский агроном. Всего два года, как, получив диплом, вернулся с бурных ныне берегов Невы на тихие берега Суры в родную Пензенскую губернию. Ещё и двадцати пяти нет. Аккуратненькие юные усы, бородка, голубые глаза, располагающая улыбка.

– Хорошая у вас фамилия, – так, ради поддержания разговора, заметил Дзержинский. И как выяснилось, вот тут уж явно «попал в яблочко». Собеседник просто расцвел:

– Да, предками мне действительно можно гордиться. Род наш древний. И бояре, и воеводы, и послы в нем бывали. Причем не только мужчины, но и женщины ради славы российской постарались. Мать князя Пожарского Ефросинья Федоровна из Беклемишевых. И матушка Михаила Илларионовича Кутузова Анна Илларионовна тоже нашего рода. А мой тезка Василий Беклемишев в 1667 году государю Алексею Михайловичу текст Андрусовского договора привез. Вы ведь поляк, Феликс Эдмундович? Дворянин? Вам этот договор, конечно, тоже известен?

– Естественно, – кивнул Феликс. Даже если бы он назвался, к примеру, Ивановым, а не Дзержинским, акцент, без всякого сомнения, выдал бы тайну его происхождения.

Ему все больше и больше нравился этот искренний и открытый, хотя и полный внутренней гордости отпрыск старинного рода. Действительно, каждому польскому шляхтичу памятны то перемирие, заключенное в деревушке под Смоленском между Русью и Речью Посполитой, и сам договор, по которому граница по Днепру легла, надолго разделив Левобережье и Правобережье. Поляки отдали России Смоленск и Чернигов, а Россия отказалась от земель, захваченных в Литве. Вскоре после него и Киев русичи выкупили, дай Бог памяти, за 146 тысяч рублей, кажется. А казаков украинских к этим переговорам и вовсе не допустили.

Когда Василий узнал цель путешествия собеседника, то даже развел руками. Выяснилось, что его отец Алексей Севастьянович несколько раз ездил за тем же, только под Самару, брал сына и потому кумысолечение Василию хорошо знакомо. Он тут же рассказал, как они с батюшкой познакомились там с графом Львом Николаевичем Толстым, который тоже постоянно наезжал кумыс пить, даже усадебку небольшую прикупил.

– Там это дело хорошо и давно