Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - Ребекка Розенберг Страница 13

Доктор льет на ткань прозрачную жидкость с резким запахом лекарства.

– Сейчас я очищу кожу вокруг глаза, – говорит он Дамá. – Будет больно, но это надо сделать, чтобы избежать инфекции.

Я беру деревянную ложку, делаю вид, что прикусываю ее зубами, потом протягиваю ее Дамá.

– Зажми ее в зубах.

Дюбуа перевязывает глаз и обертывает бинт вокруг головы мальчика.

Луиза лепечет Дамá какую-то чепуху трехлетнего ребенка про волшебство матагота, а мальчишка глядит на нее так, словно слушает каждое ее слово.

– Я отведу его в аббатство Сен-Реми, – говорит доктор.

– Я сама отведу его после ужина. Я хочу поговорить с отцом Питером.

Доктор берет свой саквояж, и я провожаю его до дверей.

– Я должен сказать вам вот что, мадам Поммери. Скорее всего, мальчик потеряет глаз.

У меня опускаются плечи.

– Но мы должны что-то сделать, чтобы этого не случилось.

– Прикладывайте лед и молитесь. – Он тяжело вздыхает. – Виноделие – опасная вещь. Я предупреждал Луи об этом, когда у него начались проблемы с сердцем.

– Он никогда не жаловался мне на сердце.

Дюбуа качает головой.

– Он не хотел вас тревожить. Особенно во время вашей беременности. Возможно, если бы он послушался меня, то по-прежнему был бы с нами. – Он надевает модную шапку из бобрового меха и машет рукой.

– Я загляну завтра, чтобы сменить повязку.

Тяжесть его слов наваливается на мои плечи, когда я возвращаюсь к детям на кухню.

Мальчишка глядит на Луизу здоровым глазом как на волшебное существо.

* * *

Отец Питер открывает дверь аббатства, укрытую тенью карликового бука.

– Что с ним? – спрашивает он, беря Дамá за плечи.

– Сломалось устройство, укупоривающее бутылки, и пробка попала ему в глаз, – рассказываю я, оживляя в памяти ужасный инцидент. – Я невероятно сожалею, святой отец. – Я наклоняю голову набок. – Могу я поговорить с вами приватно?

Священник берет Дамá за плечи и медленно говорит ему:

– Иди спать, прочитай молитвы, а я зайду к тебе утром.

Мальчишка идет по коридору, потом поворачивается и машет на прощанье рукой.

– Доброй ночи, – говорю я, и он исчезает в тени.

– Боюсь, что у меня плохие новости. Доктор Дюбуа говорит, что он может остаться без глаза.

Отец Питер бледнеет.

– Господи помилуй, Господи помилуй, – бормочет он, подняв глаза к звездам.

– Мне очень жаль, святой отец. Конечно, я заплачу доктору. И сделаю для мальчика все, что смогу.

– Мальчишка боролся за жизнь с рождения, с тех пор как его оставили на ступенях аббатства. – Глаза отца Питера полны слез. – Ему не хватало только этой беды. Глухонемой да еще одноглазый – где он найдет работу? У него не будет никаких шансов.

Я сглатываю комок в горле.

– В компании «Поммери» для него всегда найдется работа. Всегда, когда он захочет.

7

Ваши друзья вам немножко помогут

1860 год. Несмотря на мои молитвы, Дамá теряет глаз. У меня разрывается сердце от сознания огромности его потери, ведь ему, глухонемому, и так тяжело жить. Доктор Дюбуа надевает повязку на поврежденный глаз и подносит к лицу мальчика зеркало. Я стою за спиной Дамá и кладу руки ему на плечи. Его тонкие пальцы ощупывают края повязки. Потом, к моему удивлению, уголки его губ загибаются кверху, словно ему даже нравится его новый драматический облик.

Анри Васнье принимает решение научить Дамá всему, что знает сам о виноделии – точнее, всему, что касается запаха и вкуса вина. Теперь он разумно держит Дамá подальше от бутилирования и укупоривания, чтобы избежать нечаянной травмы. В последующие месяцы Дамá учится использовать с выгодой для компании нос и язык при выполнении своих новых обязанностей.

В декабре я получаю письмо от Луи. Он не приедет домой. Товарищ пригласил его в Шотландию. Я роняю руки на колени и гляжу на его подпись, пока она не расплывается.

Вероятно, моя мать чувствовала такое же разочарование, такую же пустоту, когда я не приезжала домой на каникулы. Школьные подруги приглашали меня в старших классах школы в их шотландские замки с множеством слуг, элегантными обедами и балами, рождественскими ярмарками, катанием на санках и созданием снежных скульптур. После первой же поездки в Шотландию мне больше никогда не хотелось скучать в рождественские дни с матерью и тетками.

Канун Рождества мы с Луизой провели в аббатстве Сен-Реми с Дамá и другими сиротами. Украсили елку кукурузой и яблоками, чтобы угостить птиц. Вечером зажгли свечи и пели рождественские гимны, пока от всех свечек не остались лишь лужицы воска.

На следующий день я нарушаю свои правила и телеграфирую Нарциссу Грено, что на Новый год приеду к нему с визитом в Париж.

* * *

Грено живет в импозантном доме из бурого песчаника. Нас встречает мажордом с тонкими усами. Его ноздри подергиваются, словно от какого-то неприятного запаха.

– Месье Грено ждал вас час назад.

– Нам пришлось поехать на другом поезде, – объясняю я. – Первый был переполнен. – У нас не было никакой возможности сообщить Грено об этом, но я решила, что он все поймет.

Луиза хнычет и дергает меня за юбку. Просится на руки. Она еще не пришла в себя после пятичасовой дороги из Реймса и поездки в экипаже от la gare. Мажордом принимает нашу верхнюю одежду и уходит, чтобы доложить Нарциссу о нашем прибытии.

Я понимаю, почему ему нравится жить у сестры. Квартира в духе Старого Парижа – высокие потолки, кремовая штукатурка на стенах, слои лепнины в виде короны. Но картины на стенах свидетельствуют о его вкусе к авангарду.

Грено спускается по винтовой лестнице боком, щадя правое бедро, и хватается за поручни рукой с белыми от усилий костяшками. Он постарел на десять лет, хотя мы не виделись всего год. По заказам, которые он мне присылал, я заметила, что его почерк становился все мельче и мельче. А в последнее время заказы и вовсе не приходили. Я не сетую, потому что рада, что он не просит нас продать компанию.

Я трижды целую его в красные щеки.

– В Париже принято целовать два раза, Александрин, – говорит он слишком громко и холодно щурит глаза на Луизу. – Вы привезли дочку?

Я прижимаю руку к груди.

– Ох, Нарцисс, я думала, что вы будете рады повидать вашу крестницу. – Впрочем, мне уже ясно, что он не рад.

– Разве правила приличия не требуют извещать хозяина дома о том, что вы приводите с собой гостя?

Он гладит свою бородку.

Он прав. Ясно как день, я буквально вижу перед глазами эту страницу в книге об этикете.