Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал Страница 13

нас не истребят немцы, то мы погибнем от бесконечного дождя, холода, грязи и голода. Особенно дождя и холода боюсь я, потому что у меня сейчас же воспалится седалищный нерв, я не смогу идти и должен буду или застрелиться сам, или меня подстрелят свои, как тормоз в движении, или поймают, как куропатку, немцы и повесят. Положение и настроение паршивое. Сейчас бы быть на «зимних квартирах» в теплом помещении рядом со своими родными и близкими.

12 ноября 1942 г.

10 ноября для меня чуть ли не оказалось последним днем жизни. В ночь на 10‑е, в 3 часа, десять человек из нашего отряда, в том числе и я, и 15 человек из отряда Карабака были отправлены на оборону в помощь Красной Армии, которая в этот день решила повести атаку на одну высоту – Ламбину57. Нам было поручено пробраться в тыл леском над ложбиной, занятой немцем, перерезать провода связи, засесть в засаду и ждать, пока наступающие части Красной Армии потеснят сюда немцев, которые занимали две высоты и ложбину между ними.

В тыл мы проникли достаточно быстро, перерезали провода и заняли позицию. Наступление должно было вестись на ложбину и высоты. Предполагалось, что противник побежит на нас, и мы начнем его истреблять.

Но он нас или заметил, или догадался по нарушенной связи и начал бить по леску, в котором мы расположились, из минометов, пулеметов, автоматов. Наши минометы стали бить по немцам, но мины, из‑за плохой связи и корректировки, стали ложиться на нас. Мы, было, открыли огонь по лощине, но осколками от мин был убит один товарищ из отряда Карабака. Жене Пушкарскому, нашему пулеметчику, осколок попал в задник ботинка и там завяз, меня задело осколком по козырьку фуражки. Дальше находиться под сплошным огнем было невозможно, и мы стали отходить, преследуемые свистом пуль наших и противника и рвущимися минами. У своей обороны мы были завернуты обратно, продвинулись несколько вперед и под обстрелом залегли. Так мы лежали часа три. Пули свистели над головами и зарывались в землю то впереди, то позади нас, но мины разрывались в стороне.

Я думал, что дуб осыпается весной, но сейчас, лежа в молодом дубовом лесу, убедился, что дубы осыпались, и в лесу было видно на очень далекое расстояние.

Перед этим днем лили дожди, и вода замерзала на опавших листьях. Подо мною таяло, я вскоре стал страшно дрожать от холода.

Часа в 2 дня наступление началось снова, и мы были переброшены на прежнее место. Но вскоре мы должны были метров на 200 уйти назад, т. к. мины из нашего дивизионного миномета снова ложились на нас.

Через некоторое время мы еще отошли метров на 200, т. к. мины ложились еще ближе. Послали связистов доложить об этом. Прошло порядочное время. Миномет, наконец, стал бить дальше. Мы передвинулись вперед.

Но наше передвижение то сюда, то туда было замечено противником, и, вместо бегства, он стал наступать на нас и обходить. Вскоре мы очутились в окружении, залегли на дороге, которая проходила канавой, и, скованные частями противника, не могли поднять головы. Красноармейцы, бывшие с нами (человек 30), влипли в землю и никакими судьбами их нельзя было поднять и бросить в наступление. А немцы подходили все ближе и ближе и уже стали бросать гранаты.

Я дошел до такого нервного напряжения, что желал только одного – чтобы меня скорее убили. Страшно было оказаться раненым и (или) живым попасть в руки врага. Припомнились все родные и близкие. Я с ними мысленно простился и стал равнодушен ко всему происходящему.

Между тем стали спускаться сумерки. Было приказано отходить. И мы ползком, то на животе, то на коленях, стали отходить, и через час примерно, когда уже совсем стемнело, вышли из окружения, а враг все продолжал прочесывать этот лесок, по которому мы ушли.

Весь день мы ничего не ели и не пили. На обороне нам дали по сухарю и по банке рыбных консервов на 2 человек. Но почти никто не стал есть, а все с жадностью курили и пили воду из окопа, который был налит дождем.

Нас отпустили домой, и часов в 11 вечера мы пришли в станицу.

Вот уже 2 дня я не могу согреться, и все тело у меня болит, будто меня кто побил. Эта операция еще раз показала, что мои надежды на возвращение домой после войны – бессмысленны. Нужно обладать каким-то особым счастьем, чтобы остаться живым в этом аду.

Вчера часов в 9 вечера вернулся Николай и ребята, ходившие с ним. Задание свое они выполнили: перешли в тыл и добрались до Кубани.

Выводы их такие: с большим трудом можно пробраться к Ейску, группами человека по 3, но надеяться на помощь населения нельзя. Проводника не пустили в дом ни родной дядя, ни родная тетя. Ребята с 8 числа почти не ели, спали под дождем в лесу.

Если мы и пойдем в тыл, то должны будем погибнуть от голода, холода, от врага. Возможно, единицы доберутся до базы. Но вряд ли.

Итак, мы уже собственно все трупы.

14 ноября 1942 г.

Холодная, пасмурная, промозглая осенняя погода. Изредка пролетают первые снежинки.

У нас идут последние приготовления к переходу в тыл. Сегодня зарезали всех коров и коз, раздали каждому на руки мясо и рыбные консервы. Раздали боеприпасы. Еще раздадут сухари и, кажется, колбасу. Сумки получились ужасно тяжелыми. Однако того, что туда вместилось, хватит на 5 дней, максимум на неделю. Хочется взять меньше, чтоб было легче, и в то же время надо взять больше, чтобы прожить лишний день.

Каждый думает так, хотя знает, что уже в первый день, при переходе линии обороны, какая-то часть отряда погибнет.

Не знаю настроений других, но у меня плохие предчувствия. Я по своему состоянию здоровья и по складу характера, пожалуй, окажусь одной из первых жертв.

Долго носил шевиот на брюки. Сегодня подарил его хозяйке. Если буду жив, то трудом наживу все необходимое. Просил хозяйку сохранить мой дневник и прислать его в Ейск, когда я напишу, если буду жив. Если же не останусь в живых, попросил через некоторое время после освобождения Кубани и Ейска направить их в педучилище жене, или сыну, или знакомым.

Немцы очень близко от Крепостной. Всю ночь шел бой на подступах к станице, в горах. Днем некоторое затишье, очевидно, перед бурей.

В поход иду в ботинках, в стеганке58, без