Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента - Теодор Рузвельт Страница 11

административной эффективности. Работа с этими вопросами показывали усилия, необходимые, чтобы получить эффективное и честное правительство. Но пока я мало понимал, какие усилия уже приложены – по большей части под очень плохим руководством – по обеспечению более подлинной социальной и промышленной справедливости. И я не был особенно виноват в этом. Добропорядочные граждане, которых я тогда знал лучше всего, даже когда они были людьми с ограниченными средствами – такими, как мой коллега Билли О’Нил и мои друзья из захолустья Сьюэлл и Доу, – не больше, чем я, осознавали меняющиеся потребности, которые приносили меняющиеся времена. Их кругозор был таким же узким, как и мой, хотя в этих узких пределах таким же фундаментально здравым.

* * *

Я хотел бы остановиться на здравом смысле нашего взгляда на жизнь. Там, где мы видели нечестность, мы выступали против нее – в большом или малом. Мы обнаружили, что нужно гораздо больше мужества, чтобы открыто выступить против профсоюзов, чем против капиталистов. Грехи против труда обычно совершаются, и ненадлежащие услуги капиталистам обычно оказываются за закрытыми дверями. Очень часто человек, обладающий моральным мужеством открыто выступать против профсоюзов, когда они неправы, оказывается единственным, кто готов эффективно работать на благо тех же рабочих, когда правда на их стороне.

Единственные виды мужества и честности, которые всегда полезны для хороших институций где бы то ни было, демонстрируют люди, которые беспристрастно и справедливо вершат дела на основе личного поведения, а не классовой принадлежности.

Мы обнаружили, что тем, кто публично ратовал за непогрешимость профсоюзов, в частном порядке нельзя было доверять. Мы искренне не доверяли реформатору, который никогда не осуждал зло, если оно не воплощалось в богатом человеке. Человеческая природа не меняется и этот тип «реформатора», так же вреден, как и во все времена.

Громогласный поборник народных прав, который нападает на зло только тогда, когда оно связано с богатством, и который никогда публично не нападает на какое-либо преступление, каким бы вопиющим оно ни было, если оно совершено номинально в интересах простого рабочего, испорчен либо разумом либо душой – ни один честный человек не должен ему доверять. В значительной степени это была неприязнь, вызванная в наших умах демагогами этого класса, которые затем помешали тем из нас, чьи инстинкты в основе были здравыми, зайти так далеко, как нам следовало бы в государственном контроле корпораций и правительственном вмешательстве в интересах профсоюзов.

Некоторые пороки и неэффективность в общественной жизни тогда проявлялись проще, чем, вероятно, сейчас. Один или два раза я был членом комитетов, которые расследовали грубые и широко распространенные злоупотребления правительства. В целом, наиболее важную роль я сыграл в третьем законодательном органе, в котором я служил, когда я был председателем комитета, который расследовал различные аспекты официальной жизни Нью-Йорка.

Конечно, расследования, разоблачения и разбирательства следственного комитета, председателем которого я был, привели меня к ожесточенному личному конфликту с очень влиятельными финансистами, политиками и контролируемыми ими газетами. Способные, но беспринципные люди боролись – кто за свои капиталы, а кто и за то, чтобы избежать неприятно близкого соседства с тюрьмой штата.

Это означало, что нам нужно было и держать удар и бить в ответ. В такой политической борьбе тот, кто пошел на то, на что пошел я, быстро становился мишенью для сильных и хитрых людей, которые не остановились бы ни перед чем. Любой, вовлеченный в этот особый тип воинственных и практических реформ, быстро чувствовал, что ему лучше даже не пытаться, если его собственный характер не будет несгибаемым.

В одной из следственных комиссий, в которой я служил, был мой соотечественник, очень способный человек, который, прибыв в Нью-Йорк, почувствовал, то, что чувствуют некоторые американцы в Париже, – что моральные ограничения его родного места больше не действуют. При всех его способностях, он был недостаточно проницателен, чтобы понять, что Департамент полиции тщательно следил за ним, как и за всеми нами. Он был пойман с поличным, делающим то, чего он не должен был делать и более не смел делать ничего, что не позволили бы ему делать те, кто владел его тайной.

Так у чиновников, стоявших за Департаментом полиции, появился свой человек в комитете. Была пара случаев, когда он боялся, что события в комитете могут принять такой оборот, что его разоблачат либо его коллеги, либо городские власти – и в эти моменты я видел на лице этого сильного в общем-то человека такой ужас, который не видел больше никогда и нигде. Тем не менее, он избежал обвинений, поскольку мы так и не смогли получить доказательств против него.

Ловушки были расставлены не только для него и если бы я или кто-то еще попал в нее, закончилась бы либо наша общественная карьера, либо наша работа в направлении, которое оправдывало бы участие в общественной жизни вообще.

Человек, конечно, может занимать государственные должности, в то время как другие люди знают о нем то, что он не может позволить себе разглашать. Но никто не может вести действительно достойную общественную карьеру, не может действовать с твердой независимостью в серьезных кризисах, или нанести удар по большим злоупотреблениям, не может позволять себе наживать могущественных и беспринципных врагов, если он сам уязвим в своих личных секретах. Грязное поведение само по себе не позволит человеку хорошо служить обществу.

Мне всегда нравилось замечание Джоша Биллингса о том, что «гораздо легче быть безобидным голубем, чем мудрым змеем». Есть много достойных и много способных законодателей; но безупречность и бойцовские качества не всегда сочетаются. Оба качества необходимы для человека, который должен вести активную борьбу против хищников. Он должен иметь чистые руки, чтобы со спокойным сердцем улыбаться, когда перед публикой открывают его личное досье, и все же чистота не поможет ему, если он глуп или робок. Он должен ходить осторожно и бесстрашно, и хотя он никогда не должен вступать в свару, если может избежать этого, он должен быть готов при необходимости нанести сильный удар.

Пусть он, кстати, помнит, что слабый удар – это непростительное преступление. Не бей вообще, если этого можно избежать, но никогда не бей мягко.

* * *

Как и большинство молодых людей в политике, я прошел через различные колебания чувств, прежде чем «нашел себя». В какой-то период я был настолько впечатлен достоинством полной независимости, что действовал в каждом конкретном случае исключительно так, как я лично это видел, не обращая никакого внимания на принципы и предубеждения других. Результатом было то, что я быстро и заслуженно потерял всякую