Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Питер Гуральник Страница 12

«Ain't Nobody Неге But Us Chickens», а, может, после концерта на танцплощадке «Армори», что на Ярмарочной площади, сюда заскочил Джимми Лансфорд или же Эрл «Фата» Хайнс. Вы проходили мимо бара и отчетливо слышали доносящиеся из–за дверей стоны музыкального автомата — они заглушали разговоры выпивающих в баре мужчин и женщин, в них тонули выкрики игроков в карты и, уж конечно, нежности, которые нашептывали друг другу на ухо любовники. По выходным церкви здесь содрогались — то был не сухой, горячечный шепот молитв, как принято излагать свои прошения Всевышнему в пресвитерианской общине, то была искренняя радость и атмосфера карнавала, вулкан эмоций, могучий выплеск которых смущал замкнутого мальчика. Иногда ему казалось, что он присутствует при агонии. Но разве такое может быть на публике?

Несколько раз в год в теплую погоду на не застроенном участке с восточной стороны дома Грина натягивали побитый молью, аляповато раскрашенный шатер для религиозных бдений: вечером в пятницу, вечером в субботу и все воскресенье туда отовсюду тянулись люди, одетые «в лучшее» — женщины в желтом и розовом, украшенные цветами фуксии, в фантастических шляпках неспешно и достойно несли свои могучие телеса поближе к Господу. Священники зарывались носами в свои Библии, но никто не вторил их молитвам — священники сопели, мычали, потом извергали из себя утробные звуки, замирали, снова хрипели, и вдруг их голоса начинали сливаться в гимн! Совсем необязательно было участвовать в церемонии, чтобы проникнуться ее духом, — звук, чувство, очарование, они были повсюду, вокруг вас. Вам надо было только идти по улице, и улица плыла и раскачивалась. Аккуратненькие белые студентики и их подружки могли прийти сюда в субботний вечер — это было что–то! Только цветные по–настоящему понимают толк в жизни! А студентики — они ж просто туристы. Если вы жили на Норт–грин–стрит, вы вдыхали эту жизнь, такую же естественную, как и воздух, — в конце концов, вы к этому привыкали, эта жизнь становилась и вашей тоже, и это было почти как в церкви.

Осенью 1948 года Элвис снова пошел в школу. Где–то в сентябре или октябре школьные хулиганы перерезали струны на его гитаре, но несколько одноклассников скинулись и купили Элвису новый комплект струн. Когда в первую неделю ноября он сообщил, что его семья переезжает в Мемфис, одноклассники удивились, но потрясены этим известием все же не были. Народец вроде Пресли переезжает с места на место всю жизнь. В пятницу, 5 ноября, в свой последний день в школе, как рассказывал одноклассник Элвиса по имени Лерой Грин писателю Винсу Стейтону, наш герой дал импровизированный концерт. Последней песней была «А Leaf on a Tree». «Вряд ли кто-нибудь в это поверит, — говорил Грин, — но я подошел к нему и сказал: «Знаешь, Элвис, однажды ты станешь знаменитым». Он улыбнулся и ответил: «Очень на это надеюсь».

Они уехали в субботу — как объяснял Вернон, чтобы Элвис не пропустил ни одного дня занятий в школе. «Мы были разорены вчистую, вообще ни цента за душой, — вспоминал позже Элвис, — поэтому мы сматывались из Тьюпело поздно вечером. Отец уложил весь наш скарб в коробки и погрузил их в багажник и на крышу нашего «Плимута» 1939 года [на самом деле это была модель 1937 года]. Мы направились прямо в Мемфис, надеясь, что там нам наконец повезет». «Мы давно говорили о переезде в Мемфис, — рассказывала Глэдис. — И однажды решили: пора. Мы продали мебель, сложили пожитки в старую машину и снялись с места». В своей книге «Элвис и Глэдис» Элейн Данди отмечает, что Л. П. Маккарти уволил Вернона за то, что тот использовал грузовик его компании для перевозки контрабандного виски, однако Корины Ричардс, кузина Глэдис, утверждала, что разговоры о переезде велись задолго до того случая. По ее мнению, это вполне укладывалось в «политику миграции» семьи Пресли, тем более что вскоре за ними последовали и другие Пресли, и другие Смиты. В любом случае жизнь в Тьюпело была тупиковым вариантом. Сложно сформулировать, чего они ждали от переезда в Мемфис, но вот сбежать из Тьюпело они определенно хотели. «Я сказал Элвису, — вспоминал Вернон, — что пойду на работу, и он ни в чем не будет нуждаться. Если бы у него были какие–то проблемы с переездом, он сказал бы мне о них, и я бы попытался его понять. И я предупредил его: «Сынок, если ты увидишь, что что–то идет не так, держись подальше. Не позволяй себя ни во что такое втянуть, я не переживу, если ты будешь общаться со мной через тюремную решетку. Если есть что–то, что разобьет мне сердце, так только это».

Незадолго до смерти Вернон вспоминал: «Бывали дни, когда нам нечего было есть, только кукурузные лепешки и вода, но мы никогда не отказывали в сочувствии другим беднякам. Да, мы были бедняки, не стану этого отрицать, но мы никогда не были отбросами… Мы никогда не относились с предубеждением к другим людям, мы никогда и никому не вредили. Таким был и Элвис».

ГЛАВА 2 МЕМФИС: ЖИЗНЬ В ЛОДЕРДЕЙЛ-КОРТС

(ноябрь 1948 — июнь 1953)

Невысокий светловолосый подросток четырнадцати лет сидит на ступенях перед входом в трехэтажное кирпичное здание. Смеркается, и вы ни за что не обратили бы на него внимания, если бы не знали точно, что он здесь. У снующих по улице прохожих едва ли найдется для него доброе словечко: возвращающиеся с работы мужчины, играющие с пробковым мячом мальчишки, наряженные в свои лучшие платья девочки, вышагивающие рядом с мамами, — эти–то точно отправлялись в гости. Морячок с близлежащей базы в Миллингтоне потащился на третий этаж, развязного вида подросток в аккуратной курточке и широких пузырящиеся на коленях штанах вынырнул из–за угла с Маркет–молл; эта улица, засаженная по обе стороны деревьями, делит на две равные части Лодердейл–кортс — множество ухоженных муниципальных домиков с садиками и палисадниками в самом сердце Мемфиса. В двух кварталах отсюда располагается концертно–спортивный зал «Эллис», где проводятся боксерские поединки, музыкальные представления и весенние выпускные балы. «Эллис