Глаз бури - Питер Рэтклифф Страница 12

Королевские ВВС не тратят деньги понапрасну, и десантников-стажеров в самолеты не отправляют, пока инструкторы не выяснят, что новобранцы могут делать свое дело. В результате, по прибытии в Абингдон, после обычных лекций и тренировок, а также определенного количества наземных предпрыжковых тренировок в огромном ангаре, мы для начала оказались в клетке, подвешенной под наполненным гелием воздушным шаром. Большой серебристо-серый дирижабль был привязан стальным тросом толщиной в три четверти дюйма, который наматывался на барабан большой лебедки, установленной на кузове грузовика. Для защиты человека у лебедки и его снаряжения от яростного удара троса в случае его обрыва, используется решетчатый навес из толстой стальной сетки. Десантники-стажеры стоят в клетке, в то время как воздушный шар, к которому она прикреплена, может подняться на тросе на высоту до 800 футов. После начинаются прыжки.

Старожилы в Абингдоне с садистским удовольствием рассказывали нам об одном стажере, который устроил «фейерверк» — то есть его парашют не раскрылся, и он упал с высоты 800 футов, как маринованная красная капуста, разбив лебедку. Я думал, что меня стошнит, но умудрялся сохранять бесстрастное выражение лица. Инструкторы следят за реакцией, а я никому не собирался рассказывать, как мне на самом деле было страшно.

В кузове 4-тонного грузовика, который доставил нас на «ди-зет» — на площадку приземления — в то первое утро некоторые из самых фанатичных стажеров пели известную песню о парашютисте, чей купол не раскрылся. Положенный на мотив «Боевого гимна Республики»[26], один из куплетов гласил: «О, они соскребли его с асфальта, как фунт клубничного джема». Я просто сидел у заднего борта, ничего не говоря, но страстно желая, чтобы они заткнулись.

Когда пришло наше время, мы забрались в клетку с воздушным шаром и с тревогой стояли там с нашим инструктором, пока трос лебедки не растянулся, и мы не оказались на высоте 800 футов. Ветра почти не было, а жаль, — если бы поднялся ветер, прыжки бы отменили, и мне дали бы пожить еще один день…

Первые люди прыгнули и, по-видимому, благополучно приземлились — я не смотрел. Затем назвали мое имя, и я шагнул вперед, чтобы встать у двери клетки. Инструктор крикнул сержантам на земле: «Следующий!» — я шагнул к краю и скрестил руки, как нас учили в ангарах на сотни футов ниже. Только это был не ангар. Это была клетка под воздушным шаром, раскачивающимся высоко над зеленой площадкой приземления. За горизонтом виднелись поля созревающей пшеницы и бледно-голубое небо, усеянное ватными облаками.

Нам говорили не смотреть вниз, а смотреть вверх и фокусироваться на краю воздушного шара. Я так и делал, пока инструктор не закричал: «Красный! Зеленый! Пошел!» «О, черт возьми!» — подумал я, спрыгнув с края. Это было ужасно.

Внезапно я почувствовал, как раскрылся парашют. Он дернул меня за ремни, я посмотрел вверх и увидел купол, парящий надо мной, подобно шелковистой летающей медузе. И понял, что не умру — во всяком случае, не сейчас.

Купол открылся, затем снова закрылся, а затем снова открылся. Однако нас об этом предупредили, так что мне удалось не запаниковать. Через несколько мгновений я услышал крики с земли, инструкторы по прыжкам с парашютом кричали мне, чтобы я потянул вниз левую или правую стропу для управления, чтобы я сгруппировался и собрал ноги и колени вместе. Меня совершенно сбили с толку. Я снова закрыл глаза и открыл их только за несколько мгновений до того, как упал на землю, приземлившись, как и всегда после этого, подобно мешку с картошкой. Мне никогда не удавалось правильно приземляться с парашютом.

Второй прыжок на воздушном шаре должен был оказаться легче, но поскольку я теперь знал, что происходит, этого не произошло. Однако еще хуже было то, что парень передо мной отказался прыгать. Инструктор трижды повторял упражнение. Но солдат не сходил с платформы. Сколько бы на него ни кричали, он все время орал: «Нет, нет, нет!» Шар спустили вниз, и его унесли. Больше мы его не видели.

Хотя это может показаться суровым, но тот факт, что у человека не бывает второго шанса, имеет смысл. Солдат, который внезапно отказывается прыгать, когда парашютисты идут в бой, может быть парнем с запасными боеприпасами или рацией, и его отказ немедленно поставит под угрозу жизни остальных военнослужащих подразделения, а также их боевую задачу. В этом смысле становится ясно, почему Парашютный полк не может допустить, чтобы человек потерял самообладание в решающий момент операции.

Через несколько недель после тех первых прыжков я добился своего: я успешно завершил отборочный курс в Парашютный полк, как оказалось, с блестящим результатом. На выпускной церемонии на плацу в Олдершоте я получил свой красный берет от генерала, который затем также вручил мне почетный значок за то, что я стал чемпионом-рекрутом своего набора.

Стоял прекрасный июльский день. Играл полковой оркестр, и, раздувшись от гордости, я чувствовал себя в десять футов ростом, когда маршировал по хрустящему гравию и вытянулся по стойке смирно перед генералом.

Почти у всех солдат были свои семьи и подруги, которые приехали посмотреть на парадный расчет, но я намеренно не пригласил свою маму, потому что до мероприятия полагал, что все это немного нелепо. Так что вместо своей семьи я пригласил двух своих бывших соседей по дому из Престонской биржи труда. Ребята приехали, и я был этому рад, но вдруг, когда подошла моя очередь идти за красным беретом и синими вышитыми крыльями, до меня дошло, что это совсем не ерунда и не хвастовство. Прежде всего, пусть и с опозданием, но я понял, что моя мать должна была быть здесь. Тем не менее, я так гордился этим красным беретом, что потом несколько дней носил его днем ​​и ночью. Это сильно повлияло на всех нас — мой друг Тафф, парень из нашего набора, который получил награду за отличную стрельбу, был так же доволен и горд, как и я.

После торжественного построения я отправился в отпуск в Брайтон с двумя моими приятелями из Престона. Мы отлично провели время, за исключением того, что мои «крылышки», похоже, не произвели впечатления ни на одну девушку в этом приморском городке. Может быть, пятна на моем лице перевесили крылья на рукаве, потому что мне определенно никогда не везло. Затем, в конце моего отпуска, меня отправили домой,