Моя жизнь — опера - Борис Александрович Покровский Страница 11

всё путает, а может быть, и врет. Речь шла об убийстве героя в одном южноамериканском городе. Захлебываясь от своего темперамента, Гога рассказывал, как герой вошел в тень от угла дома — по его версии, была ночь, ярко светила луна, и угол дома бросал резкую тень на мостовую. Вдруг герой почувствовал какое-то странное жжение между лопаток и тепло текущей по спине струйки крови. Ребята слушали, затаив дыхание, и переспрашивали. Сцена была убедительной, но… я немедленно уличил сотоварища во вранье. Я только что прочел книгу, из которой было ясно, что тень была не от луны, а от солнца, потому что был яркий солнечный день; никакого жжения в спине быть не могло, потому что убийство было совершено Наваррским приемом — ударом навахи в низ живота! Можете себе представить, как возмутились наши друзья. Ведь это же предательство! Экзаменом не шутят! Мы с Гогой бросились друг на друга как петухи. Ребята побежали в библиотеку, нашли соответствующее место в книге, где прочли примерно следующее: «Он был убит на улице этого города». Мы были смущены и даже испуганы. Откуда наваха? Откуда «теплая струйка крови»? Мы были растеряны и не разговаривали друг с другом. Только вечером Гога отвел меня в сторону и чуть таинственно сказал не без страха в голосе: «Слушай, а может, мы с тобой и вправду… режиссеры?» Это, увы, не могло прийтти мне в голову. Но Гоге… Пробужденное режиссерское воображение! Оно виновато! Так судьба вовремя пугнула нас: «Время студенческих интрижек прошло. Теперь необходимы ответственность и контроль за творчеством». А что такое творчество? Как разобраться, что является знанием, а что — воображением? А какова роль фантазии, её границы, её возможности? Мы по-студенчески хотели и даже мечтали быть режиссерами, а что это такое, надо было ещё познавать.

Например, в древнегреческом Театре было не принято играть сцены убийств, сцены смерти человека. Умер — показывали его красиво лежащий труп. Процесс здесь не нужен — только результат. По этому поводу мы вели яростные споры в общежитиях, классах, на улицах. Хотелось раскрыть и понять все тайны, а они не раскрывались. Нам, наивным и глупым, не было тогда известно, что разгадать тайну — это значит её уничтожить. А что за искусство без тайны? И как отличить художественную тайну от сюжетной?

ПЕРВЫЕ ОПЕРЫ

Пришло время перейти на другую колею — колею самостоятельной жизни и работы. Хотя каждый из нас знает, что и то и другое — это почти синонимы, во всяком случае, одно без другого не может существовать, и на склоне нашего бытия это становится все более убедительным и очевидным.

Конец 30-х годов, время начала моей работы, я вспоминаю с радостью и благодарностью к судьбе. Это годы, которые оказались страхом нашей истории, тридцать седьмой год стал символом расправ над людьми и народами, расправ физических, моральных, духовных. Теперь, узнав об этом, страшно, тем более если тебя это не коснулось, тем более если судьба распорядилась в твою пользу, а ты, оказывается, ничего не знал или не заметил… В то время почти целое поколение этого «не заметило». Нам было дано (не на словах, а на деле) право на бесплатное образование, право на труд. Кончая высшие учебные заведения, мы знали, что нам уже обеспечена работа — место приложения наших знаний.

Итак, я заканчивал ГИТИС. И на горизонте уже ясно было видно окончание путей обучения, воспитания и начало другой, как казалось, более широкой колеи — работы, творчества, постоянного чувства ответственности за то, чтобы на этом пути устоять.

Учились мы не только по книжкам, Министерство культуры обеспечивало нам солидную, правда, на первых порах лишь созерцательную практику. Я практиковался в театре им. Вахтангова, оперном театре Станиславского. Четыре месяца провел в оперном театре г. Свердловска, где каждый день присутствовал на репетициях Л. В. Баратова, примеры которого очень помогли мне в начале работы. За всё это платило государство — вероятно, тогда правительство понимало, что страна, не имеющая искусства, слепа во всем и обязательно запутается в экономических передрягах. Заканчивалась программа обучения режиссеров самостоятельной постановкой серьезного спектакля в солидном (и ответственном!) театре страны. И снова начиналась сказка, сочиненная для меня судьбою!

В городе Горьком (как тогда назывался Нижний Новгород) жили родители моей жены. О них надо вспоминать, ими надо гордиться и всячески им подражать, если, конечно, хватит духа и разума. Когда я думаю о предыстории нашего поколения, о тех, кто был непосредственно перед нами, я горжусь Россией и её народом, горжусь русской интеллигенцией. Жизненные пути родителей жены были иными, чем у моих родителей, — но это было одно поколение: образованных, умных, честных людей, готовых быть с народом, служить народу. Но они не боролись за переустройство мира, не хватались за рычаги стрелок, чтобы изменить путь локомотива, везущего многообразные человеческие жизни, — и тем погубить его. Это была, действительно, интеллигенция! Это была культура, это была — Россия. А мне всегда было трудно верить людям, которые меняют мир «во имя народа», не будучи к этому приглашенными. Незваные гости!

Мои родители и родители моей избранницы (студентки ГИТИСа Анны Алексеевны Некрасовой) не стали ждать, когда наши отношения станут неуправляемыми. Встретились за нашей спиной («чтобы всё было прилично!»), всё обговорили, организовали и… поздравили нас с законным браком. С законным — это было самым главным для обоих семейств. Последние студенческие годы мы были мужем и женой — и это было законно, как было законно всё многие годы наших взаимоотношений, хотя в них были серьёзные и решительные, объяснимые нюансы, разумно и своевременно приведшие к разводу. Но я хочу, чтобы дети будущих поколений были законопослушными (я имею в виду следование законам жизни, времени, судьбы). Я хочу, чтобы они обладали душой и разумом, которые восхищают меня, когда я вспоминаю моих родителей и родителей моей первой жены. «Законно и прилично!» — какие старомодные и банальные слова! И как, наверно, скучны были те люди, которые подчиняли себя добропорядочности и привычкам родителей! Но я благодарен родителям за науку жить и трудиться по программе, начертанной судьбой. Я благодарен им теми годами моей жизни, которые были организованы (и мудро организованы!) их добропорядочностью, благодарен моему первому браку и обстоятельствам жизни, которые были определены этой старомодной добропорядочностью. И здесь судьба была ко мне благосклонна.

Итак, родители моей жены жили в Горьком. Алексей Дмитриевич Некрасов был профессором биологии, и переход его из Московского университета в Горьковский был определен невозможностью согласия с