В подполье Бухенвальда - Валентин Васильевич Логунов Страница 11

Через несколько минут треском кастаньет рассыпались по асфальту площади шаги. Многотысячные деревянные колодки на ногах заключенных отбивают траурную дробь еще одному прожитому в неволе дню.

Иван Погорелов, как ребенка, несет Юрку на руках, а тот уже не стонет, а как-то очень жалобно, по-детски всхлипывает.

— Ну вот и увидел новичок фашистский «орднунг». Только вчера из карантина и уже увидал, — говорит кто-то.

— Хорошо, хоть правый цел. Стрелять сможет. А злости теперь у него на десятерых хватит, — отвечают из темноты.

Наконец, 41-й блок. Два флигеля на первом и два на втором этаже. Каждый флигель состоит из двух помещений. В первом выстроенные в ряд длинные столы со скамейками между ними и с «штубой» в углу. Штубой принято называть отгороженное шкафами место, где помещаются штубендинсты. Там же хранится несложный инвентарь флигеля. Во втором помещении трехъярусные койки с бумажными мешками вместо матрацев и тонкой редкой тряпкой вместо одеяла. Первое помещение называется столовой, второе — спальней.

Толпой вваливаемся в столовую, как лошади, стуча деревянными колодками. В нос бьет кислый запах вареной брюквы, но и он кажется таким заманчивым для голодных, истощенных людей.

В переполненном помещении столовой становится тепло, а потом даже душно.

Получаем по черпаку брюквенной баланды и усаживаемся каждый на свое определенное место за столом. Это лучшее время суток. Мы «дома»! Только на этом коротком отрезке деревянной скамьи мы живем. Утром здесь получаем свой микроскопический паек хлеба и запиваем горьковатой бурдой. После работы на этом месте проглатываем свою порцию противного брюквенного супа и какое-то время, до отбоя, можем побыть самими собой. Можно поговорить с соседом, можно зашить прореху в прорванной одежде, можно выслушать исповедь одного из узников о его неудачной судьбе, которая так запутала дороги, что одна из них привела сюда, в Бухенвальд.

В это короткое свободное время можно сходить в другой барак, чтобы проведать товарища, но горе тебе, если ты не окажешься на месте после отбоя.

Через многочисленные репродукторы, установленные на каждом флигеле, подается общелагерная команда отбоя, и сейчас же по всему лагерю переливчатой трелью начинают заливаться свистки лагершутцев. Каждый, где бы он ни был, бросает все и мчится на свое место. Через полчаса после отбоя на пустых улицах Бухенвальда в косых лучах прожекторов со сторожевых вышек кое-где маячат лишь косые тени блюстителей порядка, лагершутцев.

Лагершутц — это обязательно крупная и обязательно мрачноватая фигура в темно-зеленой шинели кайзеровских времен с черной повязкой на левом рукаве. В глаза лезут белые буквы «лагершутц», то есть «полицай», то есть враг.

Странным несоответствием на левой стороне груди выделяется красный винкель. Красный винкель — значит политический, значит коммунист. Трудно разобраться новичку во многих противоречивых впечатлениях первых дней. Только значительно позже нам удается узнать, как на посты внутрилагерного самоуправления пришли люди с красными винкелями, немецкие коммунисты. Долгие годы судьбы заключенных полностью находились в руках «зеленых» — уголовников, бандитов, поставленных фашистами во главе лагерного самоуправления. Эти отбросы человеческого общества в угоду своим хозяевам — гитлеровцам — до изуверства культивировали специальность убийц, но, убежденные противники всякого порядка вообще, они не могли обеспечить и лагерного «орднунга». В результате длительной, тяжелой, тайной борьбы более организованным и сплоченным «политическим» удалось внушить эсэсовцам, что только «красные» способны навести порядок внутри многотысячного лагеря. Придя на руководящие посты старост блоков, штубендинстов, лагершутцев, на должности бригадиров или десятников в некоторых рабочих командах, немецкие коммунисты с риском для жизни всеми мерами пытаются облегчить условия существования заключенных, но делают это незаметно, конспиративно.

Об этом мы узнали позже. А пока после отбоя каждый на своем месте аккуратно складывает свою одежду по ранее заведенному порядку. Поверх сложенных брюк укладывается куртка таким образом, чтобы вверху был виден винкель и личный номер. Это для ночных проверяющих.

Босые, в ветхом нижнем бельишке, бежим в холодную темноту спальни и с глухим гулом неоконченных разговоров и беззлобных перешучиваний заполняем соты многоярусных коек. После духоты переполненной столовой очень холодным кажется бумажный матрац, очень тонким — редкое одеяльце. Неумолимый закон Бухенвальда предписывает заключенным во все времена года спать с открытыми окнами. Очень «тронутые» такой заботой о нашем здоровье, мы по нескольку человек громоздимся на одной койке, стараясь как можно шире растянуть неподатливое одеяло и тесно прижимаясь друг к другу, пытаемся согреться теплом своих истощенных тел.

Сон овладевает сразу же, как глухим черным покрывалом окутывая сознание.

Спят раздавленные каторжным трудом люди и не чувствуют, как в холодной, наполненной человеческими испарениями темноте бродит ночной ветер осенней Тюрингии и как ни старается — не может развеять сладких снов. Кажется, нет такой силы, которая могла бы вырвать этих людей из крепких объятий сновидений.

Но такая сила нашлась. Сила простого, умного человеческого слова.

В переполненном бараке-спальне в определенные дни сразу же после отбоя наступает мгновенная тишина. Слышатся приглушенные перешептывания:

— Сегодня не придет, наверно. Он вчера на тридцатом не закончил.

— Придет… Он же сказал, что через два дня придет. Значит — придет.

И он приходит. В темноте раздается спокойный глуховатый голос и, как бы продолжая недавно прерванный разговор, спрашивает:

— Так на чем мы остановились? — и тут же десятки голосов подсказывают, на чем остановился в прошлый раз невидимый рассказчик.

Оказывается, уже не первую ночь идет пересказ гомеровской «Одиссеи». Это не просто пересказ, а убеждение в возможности возвращения домой после бесчисленных странствий, мытарств и испытаний. Часто вместе с десятком притихших людей слушал я этот голос и мысленно старался представить себе этого чудесного повествователя. Кто он? К чему стремится? Зачем отрывает людей от их короткого отдыха?

То он рассказывает об Александре Невском и битве на Чудском озере, то о Василии Буслаеве, то об освобождении Москвы народным ополчением Минина и Пожарского, то воскрешает в памяти что-то из художественной литературы, а иногда просто импровизирует, но всегда измученные люди слушают его, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. С первых же минут этот глуховатый голос властно завладевает вниманием слушателей и уверенно уводит их куда-то далеко от этой жуткой действительности, будит в душе лучшие человеческие чувства, зовет к борьбе. Первое время казалось странным, что люди с такой жадностью тянутся к этим рассказам, жертвуя часами кратковременного отдыха,