Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов Страница 10

Все следующие дни Феликса можно было снова встретить горячо спорящим на заседаниях Моссовета, в мастерских польских железнодорожников, в казармах запасных полков, разъясняющим особенности текущего момента, цели и задачи будущей борьбы. Важно было взять власть в городе мирным путем, а для этого на выборы в Московский совет должны быть выдвинуты не чиновники и офицеры, а реальные представители трудящихся.

27 марта Временное правительство выступило с пафосным обращением за подписью министра-председателя князя Львова:

«Русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной и подорванной в жизненных своих силах. Эти начала будут положены в основу внешней политики Временного правительства, неуклонно проводящей волю народную и ограждающей права нашей родины при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников.

Временное правительство свободной России не вправе скрывать истину от народа – государство в опасности. Нужно напрячь все силы для его спасения. Пусть ответом страны на сказанную правду будет не бесплодное уныние, не упадок духа, а единодушный порыв к созданию единой народной воли. Она даст нам новые силы к борьбе и приведет нас к спасению.

Временное правительство, давшее торжественную клятву служить народу, твердо верит, что, при общей и единодушной поддержке всех и каждого, и само оно будет в состоянии выполнить свой долг перед страной до конца».

Ответом на эту демагогическую и высокопарную «правду» стала сермяжная реальность – фронтовой съезд в Минске. Его участников набралось далеко за тысячу. Они прибыли прямо из-под огня, из промерзших траншей и окопов. Настроенные революционно и решительно. Программа немедленного окончания войны воспринималась на передовой куда успешнее, чем в тылу.

Среди солдат московского гарнизона, как и почти повсеместно в запасных частях, мнения были все же разные. Сказывалось традиционно сильное влияние эсеров и меньшевиков. Надо было срочно изменить этот баланс. С этой целью МК образовал специальную комиссию, поставив во главе её энергичного и популярного товарища Дзержинского.

Первым делом следовало восстановить в полках и командах крепкие ячейки большевиков и затем создать надежные отряды Красной гвардии. Отныне шинель, гимнастерка и сапоги стали для Феликса привычной повседневной одеждой. А многие его товарищи-поляки, члены РСДРП, и вовсе решили действовать изнутри. С этой целью записались в добровольцы и надели погоны.

Апрель вообще выдался бурным и противоречивым. Возвратившегося в Петроград Ленина восторженно и многолюдно встретили на Финляндском вокзале. Но буквально вслед за тем предложенные им тезисы дальнейшей борьбы многие соратники, товарищи по партии, не поддержали, отмолчались, а то и выступили против.

Лев Каменев даже опубликовал статью «Наши разногласия». И она действительно вызвала немалые разногласия в партии. Нечеткость позиций в руководстве расшатывала партию, порождала различные трактовки и слухи, играла на руку противникам. С прибытием Ильича буржуазная печать и так уже активно сеяла клевету о тайных связях вождя с Германией, о его предательстве, провокаторстве и даже шпионаже. Лично против Ленина инициировались многочисленные выступления, митинги и демонстрации. Подговорили даже раненых и инвалидов войны. Искалеченные люди в бинтах, с костылями, несчастные жертвы бойни, развязанной ради наживы капиталистов, по указке тех же капиталистов, через силу и боль шли требовать… чтобы калечили следующих, их же сыновей и братьев. Это было действительно страшное, в первую очередь своим неприкрытым цинизмом, зрелище.

Хорошо знакомый Дзержинскому по сибирским этапам Ираклий Церетели резко возражал Ленину: «Если бы власть была захвачена в первые дни, то в ближайшем будущем революция кончилась бы величайшим поражением. Расторжение договоров с союзниками повело бы нас к разгрому извне. И глубокая реакция против социализма воцарилась бы в Европе, Интернационал был бы раздавлен… Нельзя изолировать себя от всего народа и от сознательного пролетариата». Меньшевик Чхеидзе и вовсе предрекал: «Вне революции останется один Ленин, а мы все пойдем своим путем».

В ход были пущены практически все средства. Вернувшегося, причем уже не через Германию, а легально, с помощью союзников, из десятилетней эмиграции идеолога эсеров Чернова революционный Петроград встречал не менее восторженно и пышно, чем Ленина. Резкое и категорическое, порой абсолютно бездумное и эгоистическое размежевание политических сил и течений развивалось бурно и повсеместно.

В Москву вести доходили с некоторым опозданием и в различных интерпретациях. Недавние оборонческие настроения и буржуазные лозунги «Война до конца!», «Долой германский милитаризм!», «Рабочие – к станкам!», казалось, уже были окончательно вытеснены противоположными – «мира без аннексий», «приступа к мирным переговорам», «прекращения травли товарищей рабочих». Широко развернулись требования мира, земли и хлеба. При этом всё яснее становилось, что имеющееся правительство не может и не хочет ничего этого дать. Скандальная нота министра Милюкова, его клятва в верности странам-союзницам вновь разогрела страсти. Многолюдная демонстрация на Невском проспекте под лозунгом «Вся власть Советам!» закончилась кровавыми столкновениями рабочих с контрреволюционными силами…

Большевики решили, никак не оттягивая, провести городские и губернские конференции и прямо в конце апреля созвать в Петрограде первую легальную Всероссийскую конференцию. Товарища Дзержинского делегировали в качестве представителя как Московской области, а это тринадцать центральных губерний, так заодно и всех польских социал-демократов.

Глава 4

Апрельские прения

Выйдя из широких дверей Николаевского вокзала к величественному памятнику Александра III и проследовав практически через весь город на Петроградскую сторону, и Дзержинский, и недавно вернувшийся из поездки на фронт Ногин, и Смидович, и Будзыньский, и Бобинский, и другие приезжие живо обменивались наблюдениями.

Они достаточно быстро поняли, что их московская революционная суматоха все же несравнима с петроградской. Энтузиазм, жаркие споры на улицах, демонстрации, митинги, флаги, фонарные столбы, сплошь покрытые чешуёй разномастных листовок, такие же фасады зданий, трамваи, лозунги, речи, суета… Всё на первый взгляд похоже. Только в Первопрестольной многое делалось как-то осторожнее, аккуратнее, деликатнее, в старании избегать лишних потасовок и жестких конфликтов. Был у них в Москве и ещё один сдерживающий фактор – привычная оглядка на Питер, на верховную власть.

А здесь едва ли не каждый, даже на минуту взгромоздившийся не то что над толпой – над маленькой группкой прохожих, вот этой самой верховной властью себя уже и ощущал, без всякого сомнения вещал на любую тему, пыжился представиться влиятельной силой, законодателем политической моды, чуть ли не пророком.

Общественное мнение напоминало доверчивую гимназистку, раскачиваемую на качелях то одним лихим ухажером, то другим. У нее дух захватывает. А в них это рождает упоение, гордость, вожделение и пусть смутные, но вполне меркантильные надежды на будущее. Митинги на Невском вплотную соседствовали с длинными очередями к хлебным магазинам.