Осада Ленинграда - Константин Криптон Страница 10

Летом 1940 года я проделал большую поездку по Сибири, что невольно отвлекло и заставило на время забыть о том неизбежном и страшном, что надвигается на Россию. Но достаточно было, по возвращении из Сибири, ступить в Москву, чтобы сразу же почувствовать во всем биении столичной жизни близость грядущей войны.

Получив без всякой задержки билет на вечерний поезд в Ленинград, я провел значительную часть дня на сельскохозяйственной выставке. Это был последний или предпоследний день ее работы в этом году. Посетителей было сравнительно немного. Некоторые павильоны стояли закрытыми. Происходила распродажа отдельных экспонатов. Все это на фоне ярких осенних красок и гремевшей музыки точно говорило о конце одной жизни и наступлении новой. Путешествуя по павильонам выставки, я не мог освободиться от тревожного и невольно грустного чувства, что грань, рубеж близок: период так называемого социалистического строительства сменится военным.

Вернувшись в Ленинград и начав работать, я видел кругом все ту же лихорадочную деятельность, свидетельствующую о скорой войне. Была введена даже цензура военного времени. Ряд самых невинных работ, напечатанных и разосланных по библиотекам, изымался из обращения. Ряд работ был задержан в печати, другие даже не были допущены к печати. Несмотря на увеличение весной продолжительности рабочего дня, заработная плата была несколько снижена и, что самое скверное, очень сильно повышены цены на все продукты: продовольствие, одежду, обувь и т. д. Открылся ряд коммерческих магазинов, где только и можно было что-либо купить. Цены там были невозможные. Делали все это довольно открыто. Обычные объяснения и доказательства в том духе, что «хоть цены повышены, но фактически они не повышены», отсутствовали. Много говорилось только о необходимости «крепить оборону страны».

«Мы, большевики, народ честный и прямолинейный, – сказал мне как-то председатель профкома одного завода, где я читал лекцию, – нужно укреплять оборону страны, для этого нужно мобилизовать все финансовые ресурсы. Приходится, конечно, повысить цены на товары и снизить заработки. Мы прямо говорим…».

На фоне сильного понижения жизненного уровня населения, оставлявшего и без того желать много лучшего, было особенно чувствительным лишение студентов стипендий и введение платы за обучение. Об этом законе я прочел еще в Омске, купив на улице местную газету. От неожиданности я просто присел на скамейку у киоска. Можно было сразу же предвидеть большой отсев студентов. Этот отсев и не замедлил последовать[3]. Новый закон характеризовался исключительной беспощадностью. Не только лишали стипендий, но заставляли платить, не делая разницы между студентами первых и последних курсов. Сама техника проведения в жизнь этого закона была более чем неудовлетворительна. Прием в высшие учебные заведения происходил летом, занятия начинались первого сентября. Самым рациональным явилось бы опубликование закона весной, избавив от лишних усилий тех, кто шел учиться только в расчете на стипендию. И совсем неразумно было издавать его после начала учебного года в октябре месяце. Сколько тут помимо личного страдания оказывалось затраченного напрасного труда: сдача экзаменов, всевозможные устройства, переезды и т. д.

Тогда же я невольно подумал: «Теперь жди чего угодно». И действительно, скоро появился закон о планировании и перебросках инженерно-технического и рабочего персонала. Планирование рабочей силы, может быть, могло явиться и неплохой вещью там, где считаются с человеком как с таковым. Закон о высшей школе вызывал в этом отношении лишний раз грустные размышления. О том, насколько считались с человеком, свидетельствовали студенты последних курсов, вынужденные по распоряжению самого правительства уйти из высших учебных заведений. Что же ожидать от низовых инстанций, когда они займутся переброской отдельных работников из одного места в другое? Тут уж от человеческой личности ничего не останется. Однако планирование технического персонала, как и осуществление ряда других подобных мероприятий, со всей неумолимостью началось. Советское правительство ждало войны.

Приближение войны вызвало у меня чувство большой тревоги. Было больно думать, что русские города, русские памятники культуры могут подвергнуться разрушению. Часто пересекая Неву и глядя на ее чудные берега с анфиладой дворцов, я тоскливо думал: неужели все это станет объектом воздушной бомбардировки? Еще больше думал о населении, которому жилось и так нелегко. Власть тиранически беспощадна, государственно-хозяйственная система бюрократична и просто несуразна, армия к войне не готова. Все это даст ужасные результаты. Линию Маннергейма брали телами десятков тысяч людей, но то была только линия Маннергейма, и сама война не называлась войной[4]. Что же будет, когда придет настоящая война? Она потребует действительного напряжения всего организма страны, где и в мирное время жизнь далеко не налажена: продовольственный вопрос, промтоварный, жилищный и т. д.

Тревожил и другой вопрос. Что, если советское правительство, скрывающее абсолютно все, что касается национал-социалистов, право, твердя об их намерении полного и немедленного порабощения России? Следовало иметь в поле зрения и эту возможность. Правда, казалось, нужно потерять голову, чтобы пытаться поработить Россию. Однако советская тирания представляет собой вполне реальное явление. Искусство, с каким она забрала в свои руки народ, не имеет в истории прецедентов и, надо надеяться, не будет иметь. Его секрет в умении не только физического, но и чисто психологического насилия. В создании последнего помогли особые условия русской истории, но, как бы то ни было, это реально… Что же касается овладения извне 180-миллионным населением с ярко выраженным национальным credo, совершившим недавно величайшую из революций и переживающим ее еще поныне, то ведь это же химера. Русский народ, показавший на протяжении своей истории высокие образцы защиты национального бытия, может быть пассивен в отношении своей власти, которая сумела повести его за собой. Но ведь совсем другое дело иностранное завоевание. Мало осталось старой русской интеллигенции, но есть новая, стоящая ближе к народу, способная лучше поднять и повести его против всякого видимого врага, каким всегда будет чужеземный покоритель. Да и сам народ – отличный организатор, когда ему приходится становиться таковым. Показательны в этом смысле сами формы его пассивного сопротивления.

Будучи свидетелем и участником Антоновского восстания, я имел в этом отношении обширные наблюдения. Ведь, в конце концов, даже это восстание сломили не только вооруженной силой. Я лично видел трех схваченных антоновцев: кулака, середняка и бедняка, которых под особым конвоем везли в Москву к Ленину для беседы и изучения положения вещей на месте. Подавить восстание удалось только после перехода к новой экономической политике и привлечения части крестьян на свою сторону. А как великолепно организовано было это движение, хоть там вообще никакой интеллигенции не было, ни старой,