Домой с черного хода - Вера Константиновна Ефанова Страница 10

и много вздора. Кстати о неприязни расовой — мне вспомнился один забавный разговор, происшедший много лег назад… — Ему очевидно хочется немного сгладить тяжелое впечатление, — Я учился тогда в Англии и у меня был приятель — англичанин, который родился в Китае, по-китайски говорил прекрасно и, отлично видя все наши недостатки, сумел разглядеть в нас и кое-что хорошее — ведь хорошее обязательно есть у каждого народа, — у каждого свое. Его убили во Фландрии, в первую мировую войну. Но тогда еще никто о войне не думал. Мы много учились, достаточно много веселились и иногда проводили в спорах и разговорах целые ночи. Так вот, он поведал мне, что, по словам его матери, первое время жизни в Китае ей казалось, что все китайцы на одно лицо. Она не могла отличить повара от садовника, компрадора мужниной фирмы от прачки, то и дело попадая в весьма неловкое положение. И притом — по ее утверждению, от всех китайцев чрезвычайно неприятно и совершенно одинаково пахло: чесноком и чем-то особым, китайским. Но ведь моя-то мать тоже считала, что все европейцы похожи друг на друга, как две капли воды и от всех от них прескверно пахнет: прокисшим молоком и чем-то специфическим, европейским. Мы долго веселились по этому поводу, а сейчас я думаю — вот оно расовое чувство, безобидное, когда его испытывают пожилые благовоспитанные дамы и страшное, когда охватывает людей невежественных, но решительных. Сам я считаю, что дремлет это чувство в каждом человеке и вытравить его из себя окончательно могут лишь люди в достаточной мере просвещенные тогда как пробудить и раздуть его в человеке темном ничего не стоит.

— Будем считать, что я в достаточной мере просвещена, — смеюсь я. — Я увезу с собой самые хорошие воспоминания о вашей стране, о вас, профессор, и о китайцах вообще.

— Смотрите только, не перебарщивайте с похвалами, — с улыбкой говорит он. — Поверьте моему жизненному опыту

— можно сильно раздражить своих вновь обретенных соотечественников, хваля страну, из которой приехали. Знаете, когда перед Новым Годом хозяйки сжигают изображение бога Семейного Очага, отправляя на небо для доклада этого хитрого домашнего соглядатая, ему на прощанье предлагают отведать горячего домодельного вина и меду. Вина — для того, чтобы ослабить чуточку память и привести его в благодушное расположение духа. Ну, а мед? Губы, смазанные сладким медом, воздержатся от сообщения горьких, неприятных вещей… Вам же я советую смазать губы хиной или настойкой полыни — пусть ваши рассказы о Китае отдают горечью.

В дверь кто-то почтительно стучит. На пороге появляется молодой человек с охапкой книг. Худое усталое лицо, тонкие длинные пальцы. Парикмахер, который мечтает попасть в университет?

Я начинаю прощаться. Мы говорим друг другу все, что полагается сказать в таких случаях. Из своей двери мне приветливо машет Ли-най-най, изуродованное лицо каймынды расплывается в широкой улыбке, обнажающей редкие прокуренные зубы. Перешагнув высокую перекладину калитки, я оборачиваюсь. Профессор Као стоит в темном проеме дверей. В своем светлом чесучовом халате, сухощавый и легкий, он похож издали на старинную фигурку слоновой кости — китайский мудрец, твердо знающий что Провидение отпустило миру добра и зла в равных количествах и, следовательно, одержать полную победу ни то и ни другое не может; уверенный, что человек ни в каких обстоятельствах не должен терять присутствие духа, что сказанная во время шутка, действенней окрика и что красота никогда не бывает яркой и вызывающей.

А еще через несколько дней время резко ускоряет свой бег. Из Москвы приходит первая пачка разрешений на въезд. В консульстве составляются группы, назначаются дни отъезда, даются инструкции. Я со своим семейством попадаю во вторую группу и уезжаю через пять дней. Отныне мы именуемся «целинниками». Обстановка нервная, сильно смахивающая на эвакуацию. Робкие просьбы отъезжающих включить их в одну группу с родственниками или с близкими друзьями, встречают категорический отказ. Из Китая уезжает больше десяти тысяч человек. Эшелоны будут отправляться каждые два дня. Где уж там разбираться — кто с кем хочет ехать, кто с кем не хочет. Сейчас главное запустить этот конвейер.

— По приезде на границу, заявите о своем желании, — небрежно отмахивается Тромбон, с важным видом тасующий человеческие судьбы. — Там разберутся. А у нас аврал. Я вон какую ночь не сплю, списки составляю.

Последние дни. Сутолока в доме улеглась, в холле выстроились тяжелые кованые сундуки, на боках которых крупно выведены белой масляной краской моя фамилия и порядковый номер в потоке целинников.

Достойная, сдержанная най-най, виняньчившая моих младших дочерей и продолжающая жить у нас в доме, тихо плачет в углу. Она просила меня взять ее с собой, обещала быть полезной и, как я ни объясняю ей, что это невозможно, снова и снова повторяет свою просьбу. Ее сестра когда-то уезжала со своими хозяевами в Англию и прожила там целых пять лет. Так почему же нельзя поехать и ей? Ведь хозяин умер, мне придется работать в конторе, бабушка уже стара. Кто же будет смотреть за порядком в доме, причесывать по утрам девочек и готовить обед? Может, я все-таки попрошу большего начальника, — может ей разрешат поехать с нами хотя бы года на два — на три? Если бы!

Старик-повар приводит прощаться жену, сына с женой, дочерей с мужьями, внуков. Выстроившись в ряд они низко кланяются, а затем неловко — протянув дощечкой руку — прощаются со всеми по очереди, бормочут прощальные пожелания и вручают прощальные дары, а повар стоит сбоку и наблюдает за тем, чтобы ничто не нарушило торжественности церемонии. Он невозмутим и строг. Точно так же он выглядел в день штурма Тяньцзина восьмой армией Мао, когда мы сидели в полуподвале, заложив окна подушками и коврами, а дом вздрагивал от близких взрывов гранат, и пули сухо щелкали по наружным стенам. Он тогда появился в дверях одетый, как всегда в белую накрахмаленную куртку и почтительно осведомился у меня по-французски:

— Мадам, к ужину прикажите сделать мясо под белым соусом?

Мне было не до выбора меню, я отчаянно боролась с желанием положить подушки на голову и себе и всем остальным, но он своим спокойствием заставил меня взять себя в руки, сесть прямее, распорядиться насчет ужина и уже более твердым голосом продолжать рассказывать детям сказки.

Приходит старушка-нищая, каждую неделю являвшаяся к нам за лептой. Она приносит в подарок маленькую дыню и пакетик сушеной лекарственной травки — от головной боли.

Приходит делегат от велорикш, стоящих возле нашего дома, услугами которых мы пользовались все время, прожитое здесь.