Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков Страница 6

При таком подходе у шевалье в хозяйстве и дома все быстро пошло бы прахом, если бы не кормилица Мадлен ле Блан и ее муж Жан ле Блан, служивший Роберту д'Атталю оруженосцем. Дети их все умерли во младенчестве, и они всю жизнь посвятили служению семье Атталей. На этих двух честных людях и держались финансы, да и вся жизнь в имении.

Бертран вошел в башню, хлопнув тяжелой дверью. Это явилось для Мадлен сигналом, что господин в растревоженных чувствах. Кормилица – дородная, но проворная женщина около шестидесяти лет, в белом чепце, безукоризненно белом переднике поверх серого платья, вышла навстречу.

– Что стряслось, Бертран? – спросила она.

– Ах, Мадлен! – только и ответил молодой шевалье, бросившись на лавку, мечтательно запрокинув голову и уставившись в балки под потолком первого этажа.

– Мальчик мой, Катрин де Фрей не для тебя! – усаживаясь рядом, ласково, но в то же время твердо сказала Мадлен. – Она баронесса!

– Откуда ты знаешь, кормилица?

– Да как тут не догадаться? Ты постоянно ездишь в Монтефлер, возвращаешься сам не свой, ничего вокруг не замечешь, ешь плохо, молчишь. Ясно же, что влюбился! Да и пока тебя сейчас не было, приходил человек из Монтефлера, спрашивал не здесь ли молодая госпожа, ее ищет мать.

– Эх, Катрин будут ругать! – воскликнул в отчаянии Бертран, подозревая, что наверняка девушка теперь не сможет встретиться с ним наедине, а может быть, его и не пустят больше в Монтефлер.

– Бертран, тебе бы надо взяться за ум! Ты видишь, наследство твое совсем небогато. Тебе бы больше с моим Жаном бою на мечах тренироваться. Может, на службу поступить к графу Тулузскому, если барон, твой сюзерен, тебя не замечает, или в Париж ехать, судьбу устраивать. Ведь здесь, забавляясь рассказами случайно забредших на ночлег монахов да торговцев, распивая вино с крестьянами, праздно шатаясь, ничего не добиться в жизни. А ведь тебе уже двадцать лет! В твоем возрасте на турнирах побеждают, в походы ходят, а ты хочешь, как твой отец?

– Опять ты за свое, кормилица! Устал я это слушать!

Он уже не раз так отмахивался от наставлений Мадлен, но теперь они уже не казались ему брюзжанием. В словах кормилицы все яснее виделась ему горькая правда, которую раньше он старался не замечать.

Бертран, раздавленный унынием, поднялся по винтовой лестнице в свою комнату. Если раньше он влетал в комнату и плюхался на кровать, то теперь он медленно толкнул дверь и вошел не спеша. Кровать со старым пыльным балдахином, грубо сбитая, помнила еще болезненные вздохи деда Бертрана. Две лавки, пара сундуков по углам, стол с кувшином и свечой – вот и вся обстановка. Серый камень стен, один факел, зажигаемый ночью. Старая шкура волка у подножия кровати.

Впервые он посмотрел на комнату взглядом хозяина, а не ребенка. Он не мог представить здесь Катрин. Бертран подошел к сундуку, открыл его: камизы, котты, штаны, плащ – все такое невзрачное, хоть и чистое, и аккуратно сложенное. Тут же кожаный кошель, из которого на ладонь выпали пять денье. Потертые – имя короля Людовика лишь угадывается, латинские буквы почти сливаются друг с другом, схематическое изображение замка все расплылось, и только крест – суровый, простой, непоколебимо смотрит с другой стороны монеты. Бертран подумал, что и его маленький замок вот так же, как и на монете, постепенно исчезает, расплывается среди крестьянских построек, а его собственный крест – судьба шевалье д'Атталя, незамысловата и незавидна. Впрочем, крест – это ведь не только тяжелые обстоятельства, но это, в первую очередь, христианская вера. Крестовый поход… О нем ведь говорил Генрих де Сов, дядя Катрин. Бертран усмехнулся – какой там поход, он не мог себя представить без своего дома-башни?! Да и доспехи и оружие у него старые, еще дедовские, сложены в соседней комнатушке, куда он давно не заглядывал.

Бертран подошел к дверце за кроватью и, потянув за круглое заржавленное кольцо, вошел в свое детство.

Каморка в пять шагов в длину служила ему спальней много лет. Расположенная между комнатами отца и деда, изначально предназначенная для прислуги, она стала жилищем Бертрана, когда он после смерти матери подрос и уже не нуждался в люльке. Сначала с ним жила кормилица, а когда малыш стал мальчиком, она приходила лишь несколько раз в день. Бертран рос, глядя на пустые стены, на небо и виноградник, открывавшиеся из единственного маленького окна, скорее похожего на бойницу, играя двумя деревянными кониками и двумя деревянными рыцарями, слыша, как за одной стеной что-то бормочет пьяный отец, а за другой кряхтит дед. Оба они заглядывали к Бертрану редко, ограничиваясь встречами за приемом пищи. Иногда он слышал, как дед, заявившись в комнату отца ругает его на чем стоит свет, а тот не остается в долгу и проклинает родителя.

Теперь здесь находилась оружейная – на стене висели два меча, кольчуга, к сундуку прислонены два щита с родовым гербом рода Атталь – на червленом поле, разделенном горизонтальной полосой на равные половины, черная голова коня. В сундуке несколько сюрко с гербом. Бертран взял щит, снял со стены меч, обнаружив ржавчину в основании рукояти. Несколько раз взмахнув мечом, он решил отнести его Жану ле Блану, хоть тот и являлся управляющим имения и по статусу давно не занимался чисткой оружия. Старина Жан любил вспоминать времена, когда он служил у отца Бертрана оруженосцем.

Бертран посмотрел на герб. Ни дед, ни отец никогда не говорили, почему именно такой герб у их рода. Живя во взаимной ненависти и собственных переживаниях, они совсем не занимались своим потомком. Бертран подумал, что раз уж он беден, то, может быть, его род имеет славную историю и это вдруг да как-нибудь поможет ему с Катрин? А кто еще знает про такие дела, как не Жан ле Блан?

Глава вторая

Проповедник

Оставив щит, взяв меч, Бертран спустился вниз на второй этаж башни. Здесь находился рыцарский зал, он же служил залом для обедов. Обычно в это время, ближе к вечеру, Жан ле Блан любил пропустить здесь стаканчик вина, закусывая салатом и ведя беседы с женой, которая, раздав указы кухарке, сидела за большим столом и при свете свечей чинила какую-нибудь