Война и мир в отдельно взятой школе - Булат Альфредович Ханов Страница 17

что с провластной еще проще) все замечательно. Пока какой-нибудь рядовой школотрон у репетиторов произношение отрабатывает, у них уже языковая практика за границей, а кто-то там вообще растет с рождения. И даже если случится вот это вот, с баррикадами, флагами и очередным триумфом воли, они же друг с другом давно знакомы, эти ребята, и дети их, скорее всего, друзья — не разлей вода. Это не их из универа попрут в случае чего, так что никто потом и не вспомнит, а кого-нибудь из нас, потому что наши предки уже отпрыгались, их статус давно «экс», причем у многих. Мы сейчас в окружении этих переулков, как помещики, которых уже купцы сместили, чего-то еще трепыхаемся, а что Васин батя, крутой адвокат, что шергинский — известно, что они могут своим детям сказать.

— И что же они могут им сказать? — поинтересовался Федя.

— Один скажет, если самого Васи это касаться не будет, про закон, который суров, но это закон. Другой заметит, что, в конце концов, никто жилья не лишается, что это просто прихоть — желание жить в определенном районе, что родители каждого из нас могли также захотеть переехать, и мы не стали бы спорить, вот и все. Ну и еще какую-нибудь телегу задвинул бы про статус, про то, что если сможет заработать, то не все будет тратить на себя, а часть на благотворительность пойдет в любом случае. А от этого польза не только нам, нескольким, а десяткам других детей и взрослых. Что-то такое, в общем. А доведись нам с ним лично пересечься вот сейчас, он бы нашим эгоизмом нам бы в нос и натыкал, так что мы бы еще и краснели, что родились не в то время и не в том месте.

— И что делать тогда? — спросил Федор.

— Четыре варианта действий есть, но один от нас почти не зависит, — сказал Лубоцкий и увидел, как у Дорохова дернулась от любопытства бровь.

— Первый вариант — террор, — объяснил Лубоцкий, и оба его товарища расслабленно развалились на стульях, переживая волну скепсиса.

— Ну да, да, — заторопился Лубоцкий. — Конечно, бессмысленно это даже и обсуждать. Тем более мы больше гуманитарии, чем химики, если брать самый примитивный вид террора, и если даже начать гуглить это все, то гораздо быстрее, чем планируем, переедем на новое место, только это будет далеко не квартира в новом районе, поэтому, конечно, этот вариант отпадает.

— Второй вариант — шантаж, — продолжил Лубоцкий и увидел, как на лицах друзей буквально вспыхивает бегущая строка: «Да ты издеваешься, Лубок». — Понятно, что и это отпадает категорически, — отмел Андрей возможные возражения. — Только если у кого-нибудь из нас нет чего на Шергу-старшего, а понятно, что нет, иначе уже давно названивали бы ему с левой симки и что-нибудь там предлагали. И если уж брать две чаши весов, на одной из которых что-то, какой-то скелет в шкафу, а на другой — сумма вот этой застройки, то, думаю, это «что-то» должно быть на самом деле запредельным. Такой жесткий лютый трешак, потому что в ином случае это явно не сработало бы. Людоедом он должен оказаться, не знаю, Брюсом Уэйном.

— Было бы круто, — признался Дорохов. — Я бы тогда улыбку на лице намалевал и ходил на встречи с ним в белом гриме.

— Ой, кого ты обманываешь! Женщиной-кошкой ты бы наряжался! — не выдержал Лубоцкий.

Они радостно поржали, даже Федя.

— Третий способ самый неосуществимый, — сказал Андрей, когда они отсмеялись. — Подкуп. Потому что если первый, в принципе, при сильном желании накосячить, еще туда-сюда, с этим даже отбитые ребята справляются при минимальной подготовке (правда, и результат известен, и он почти на сто процентов — не то, чего бы хотелось), ну и второй вариант тоже вполне бюджетный. А подкуп, знаете, совсем нет смысла обсуждать. Потому что если бы у нас были деньги, чтобы сунуть на лапу тому, кто за это все взялся, то мы бы тупо могли жилье купить всем, чьего отъезда мы бы не хотели, и всё.

Петя зачем-то еще раз покраснел, что не укрылось от Дорохова, потому что он заметил:

— Вот этого вот не нужно, Безнос. Я лучше под забором сдохну. Честное слово.

И, уже к Андрею обращаясь, оторвался от смартфона:

— Что четвертое?

— Чудо, — сказал Лубоцкий.

Безносов и Дорохов промолчали, заметно сочувствуя инфантилизму Лубоцкого.

Лубоцкий попытался расшифровать собственные слова, и чем дальше объяснял, тем больше было в нем уверенности:

— Как мой дядя говорит, в наше время можно не то что взрослых закатать в кутузку по любому поводу и выпустить опять же по любому поводу, но даже группу детского сада в «Кресты» закрыть без объяснения причин. Ну, выйдет несколько тысяч человек, ну, огребут от космонавтов, затем еще выйдут люди, опять огребут, на этом все и кончится. А в нашем случае даже этого не будет, потому что квартиры дают, все вроде бы в порядке, со стороны это выглядит, будто мы с жиру бесимся, что бы мы ни предпринимали. Понимаете? Тут реально нужно что-то абсолютно иррациональное. Чего совершенно не ждешь.

— И как это сделать? — спросил Федя. — К экстрасенсам и гадалкам сходить?

— Нет, это как раз рационально: эти-то ребята вполне себе реалисты и практики, они просто деньги берут за сеансы своеобразной психотерапии. Они, может, и пообещают утешение, но самого утешения не будет, да нам и не утешение нужно, а некий результат. Нам нужно, чтобы человек, который дергает Шергу и других таких же кукол за ниточки, передумал это делать, совсем отказался от своей идеи. И кажется, взрыв водокачки и то, что за кирпичной кладкой ничего не оказалось, кроме какой-то ерунды, — это первое явление того самого чуда.

* * *

Петя никак не выдал себя, не показал Лубоцкому, что сам думает о том же, хотя действительно думал примерно о том же. Он давно уже три раза обшарил отцовскую квартиру в поисках какой-нибудь подсказки, даже перетряхнул конверты с пластинками, пролистал все книги, перебрал архив писем, бегло читая каждое, но в основном там были глупости, подчас остроумные, подчас грубые реплики старых друзей, которые именовали друг друга не иначе как «черти» или «сволочь»: допустим, в описании какой-то научной конференции были слова «собрали там нас, архивистов, палеонтологов и прочую сволочь». Но были и другие письма, с многочисленными предварительными и финальными расшаркиваниями, наполненные латынью, французским, английским, немецким, ссылками на тексты и схемами.

Для писем имелся отдельный каталог. Каталог имелся и для книг и пластинок. В книжном каталоге нашелся отдельный