Жаворонок - Энтони Макгоуэн Страница 10

становится самим тобой. Если болит достаточно сильно, ты сделаешь что угодно, лишь бы боль прекратилась. Даже предашь друга (или брата). Но как только боль проходит, ты сразу о ней забываешь, как будто её и не было. Так происходит, наверно, потому что боль невозможно помнить, как помнишь всё остальное — расписание уроков, как по-французски будет «собака» и куда ты спрятал заначку конфет. Вспоминая эти вещи, ты воскрешаешь их у себя в голове. Но вспомнить боль значило бы снова ощутить её, как в первый раз, а так не бывает. Поэтому вспомнить получается только то, что тебе было больно, а не саму по себе боль. И даже такое воспоминание выходит жиденьким, как лимонад, в который добавили слишком много воды. В воспоминании не остаётся ни капли первоначального ужаса.

Вот и теперь мой рассказ — это только слова. Я выбираю самые правдивые, но и они никогда в жизни не перенесут меня обратно в тот миг, когда я приземлился на усыпанный камнями берег ручья.

Приземление оказалось не жёстким, как я ожидал, а на удивление мягким. Я приготовился к сокрушительному удару о камни, но упал будто бы на кучу песка. Поначалу я и подумал, что угодил на песок или на влажную землю.

Но потом открыл глаза и понял, что вокруг одни камни. А ещё я понял, что с ногами что-то не то. К ватной мягкости примешивалось ощущение тьмы и ужаса, похожее на то, с каким спасаешься от безликого чудовища, которое преследует тебя в кошмарном сне. Но сейчас страх нарастал не в голове, а в ногах. Боль — тошнотворная и мучительная — накрывала меня, как накрывает страх. Мои мышцы и кости охватывал ужас.

Сквозь рёв чудовища — шум бурного ручья — прорвались другие звуки.

Лай Тины. И крики:

— Ники! Ники!

Каким-то образом мне удалось ответить:

— Кенни, всё порядке. Я цел.

Но это было не так. Я лежал на узкой каменистой полоске между обрывом и ручьём. У меня саднило ладони — сначала-то я приземлился на ноги, но потом здорово приложился руками. Только посмотрев на руки, я понял, что остался без телефона. Он то ли улетел в воду, то ли разбился о камни. Один из пальцев скривился под странным углом. Он отвратительно ныл, но это были ещё пустяки.

Смотреть, что у меня с ногами, было страшно, но я посмотрел. Я лежал на боку, правая нога поверх левой. Стоило мне чуть пошевелить правой ступнёй, как меня всего от пятки до макушки будто прошило железным пинбольным шариком. Я завопил от дикой боли, но вопль получился больше похожим на стон.

— Ники! — снова донёсся до меня голос Кенни. — Ники!

Мой брат был там наверху совсем один и не знал, что со мной.

— Кенни, подожди. — Я попытался крикнуть задыхаясь: — Я сейчас.

Правую лодыжку я, похоже, вывихнул. А с левой ногой случилось что-то гораздо худшее. Я даже не пытался ею шевелить. Даже просто подумать, на что она сейчас похожа, мне было страшно до тошноты. Но в голове сама собой всплывала картина: осколки раздробленных костей вытарчивают из рваных ран.

Ещё чуть-чуть, и меня бы вырвало.

Но потом я подумал, что в этом случае была бы кровь. Очень много крови. А штаны вроде сухие.

Значит, у меня был другой перелом, не такой, при каком кости торчат наружу. Я попытался дотянуться до сломанной ноги, но меня опять накрыло. На этот раз не пронзительной, тошнотворной болью от вывихнутой лодыжки, а волной страха, медленно накатившей из левой, сломанной ноги. Не то чтобы мне было больно ею пошевелить. Я просто-напросто не мог этого сделать. Почему — сам не знаю. Меня то ли парализовало, то ли останавливало какое-то глубинное знание, спрятанное у меня в костях и велевшее мне не двигать сломанной ногой.

Снова залаяла Тина. Я сумел извернуться и посмотрел наверх в надежде, что получится увидеть Кенни.

Но сумерки сгустились ещё сильнее. Небо стало похожим на воду из стакана, в котором мы моем кисточки на уроке рисования и в котором все цвета в итоге мешаются в чёрно-фиолетовое месиво.

— Кенни, я жив-здоров, — сказал я. — Всё будет хорошо. Но только нужно, чтобы ты кое-что сделал. Иди вниз вдоль ручья, пока не выйдешь на дорогу. Там останови машину и скажи людям, что произошло. Скажи, что я упал и мне нужна помощь. Они будут знать, что надо делать.

Ну то есть я сказал это не совсем так, а путаясь, задыхаясь и постанывая, но смысл был именно таким.

До Кенни он не дошёл. Наверху снова бешено залаяла Тина, а потом на обрывистом склоне показалась тень.

— Кенни! — заорал я. — Назад! Не будь идиотом!

Он всё равно полез вниз. Лазал Кенни хорошо и запросто взбирался на любые деревья. Но тут было не дерево, а мокрые камни. Не хватало ещё, чтобы он переломанным свалился рядом со мной.

Но пока у Кенни получалось неплохо. Он цеплялся руками и ногами за выступы каменной стены и хватался за тут и там торчавшие из камней куцые кустики. Кенни преодолел половину спуска, потом две трети, но тут его подвёл один из прилепившихся к стене кустов. Кенни оторвался от скалы и полетел вниз. Я решил, что сейчас он свалится прямо на меня. И при этом подумал не о Кенни, а о том, как больно он придавит мне ноги.

Но он упал чуть в стороне — приземлился на ноги, вскрикнул и завалился на спину.

— Господи, Кенни, ты цел? — спросил я.

Кенни сел и повернулся ко мне. В шапке и шарфе «Лидс Юнайтед» выглядел он довольно забавно.

— Ага, — сказал Кенни. — Только зад отшиб. Я думал, что ты… Что ты, это самое, совсем…

— Со мной всё в порядке, — сказал я и, немного помолчав, добавил: — Всё, кроме ноги. Она, по-моему, сломана. Болит адски.

Обычно я скрывал от Кенни всё плохое — но это когда считал, что не стоит его лишний раз тревожить или расстраивать. А в этот раз он должен был понять, что мы с ним здорово влипли.

Всё это время Тина заходилась в лае наверху. Но тут лай вдруг умолк, и вместо него я услышал, как её маленькие лапки скребутся о камень.

— Кенни, по-моему, Тина собирается… — начал я, но она уже была внизу.

Каким-то образом она умудрилась отыскать пологую расселину и спокойно, как дома по лестнице, спустилась с обрыва.

Она фыркнула мне в лицо, потом сбегала обнюхать ноги.