Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова Страница 41

— В следующий раз я вас попрошу покинуть камеру и объявлю бойкот... Да, да... Политические бойкотируют фельдшера, который вызвался вместо вас присутствовать при смертной казни. Эта темная личность, кроме гадливости, ничего не вызывает. Но если еще раз посмеете делать недопустимые предложения, то и с вами перестану разговаривать... И раз и навсегда... — Эссен провела рукой по воспаленному лбу и закашлялась. — У меня стойкие принципы, и сумею защитить себя как личность. Вряд ли начальство захочет, чтобы от голода в тюрьме умерла политическая. Побоятся... Начальство лучше врача определяет состояние больного и, когда увидит, что промедление с отменой санкций опасно, тогда и снимет. Думают, что подобным манером можно меня или испугать, или образумить...

Губы ее насмешливо вздрогнули.

— В вашем положении не философствуют и не шутят! — возмутился врач. — Напишу еще раз докладную, указав на опасность нахождения в подобных условиях... Да, пребывание в сырой яме без горячей пищи, молока, яиц чревато последствиями.

Врач гневно взглянул на надзирателя Степанова. Нет, каким же нужно было быть недалеким, чтобы жарким днем, когда на небе ни облачка, приходить в камеру, надев для франтовства сапоги с новыми калошами?! Не попрощавшись, ушел.

Эссен сочувственно смотрела ему в след. Зря рассердился на дядьку Степанова. Такие, как Степанов, скрашивают тюремную жизнь. Ох, как их немного! В реальности один дядька Степанов да врач. Именно эти два человека и делают возможной жизнь в тюрьме. И сегодня дядька Степанов небось что-то принес. Вот и стоит, переминается. Как только закрылась дверь, дядька сразу сменил выражение лица. Вместо сонного и тупого — участливое и живое.

— Вся тюрьма за тебя, девка, изболелась. Политические из двадцатой и тридцать шестой камер объявили также голодовку. Требуют твоего перевода на обычный режим. Голодают третий день. Десять человек! Смекай, голубушка. На одну голодовку начальство внимания не обратит, а на десять... — Надзиратель присвистнул и многозначительно покрутил головой. — Испужались... Денег-то никому не хочется отваливать.

— При чем здесь деньги? — удивилась Мария, внимательно следя за ходом рассуждения надзирателя.

— Как при чем?! — надзиратель от удивления присвистнул. — Коли какие беспорядки, наезжает начальство на проверку — и каждому взятку давай огромадными деньгами. Чем больше должность у начальника, тем больше нужно взятку давать. Тогда ничего не заметят. А ты спрашиваешь, при чем здесь деньги. Да без них, постылых, в российском государстве ни одно колесико не вертится, ни один винтик не шевелится...

Мария засмеялась, услышав такую своеобразную классификацию взяток. Вот тебе и сонный Степанов, а все видит и во всем разбирается.

Степанов приоткрыл дверь и тихонько выглянул в коридор. Не заметил ничего подозрительного, стал вытаскивать из карманов кулечки. Немудреные. Из крошечных обрывков газетной бумаги.

— Вот получай гостинчики... Два кусочка сахара. Хлебец беленький. Золотник масла... Давали и селедку, да не взял. Слабая ты больно — обопьешься... И еще записочки... Да сказывают, что уголовные грозятся отомстить начальнику за безобразие над тобой. То ли избить хотят, то ли парашу на голову опрокинуть. Такие-то дела-делишки... Ну, бывай, девка... Теперича до среды, аккурат через три дня.

Эссен жадно схватила записочки и, поблагодарив, начала читать.

И наконец наступил день, когда ее пригласили на допрос.

Комната светлая. Просторная. С большими окнами и пропыленными занавесками. Стол под зеленым сукном. Кресло с витыми ножками. На стене портрет государя императора Николая Второго. Император стоял во весь рост. С застывшей улыбкой. В соболиной мантии. С державой и скипетром в руках. Волосы зализаны на прямой пробор, лицом напоминал приказчика. Горела корона, украшенная драгоценными камнями. Из правого угла к государю императору летела богиня Ника, держа лавровый венок.

Мария внимательно рассмотрела картину, стараясь привести свои нервы в порядок. Изображение богини Ники привело ее в развеселое настроение. Действительно, как водрузить на голову государя венок, коли там корона?! Перебор, явный перебор... И пропорции не соблюдены в погоне за возвышенностью — голова-то занимает почти четверть фигуры, а умом государь-император не отличается. Мозги-то куриные... Эссен мысленно приставила к портрету куриную голову. И преотлично получилось. Могучая фигура. В мантии. В лентах и орденах. И куриная голова... Презанятная картина...

Усмехнувшись, Мария перевела взгляд на следователя. Конкин, следователь по особо важным делам, имел внешность неказистую. Маленького роста. С худенькими плечами. С чернявым лицом. С тонкими злыми губами. С глубоко посаженными глазами. У него была неприятная манера не смотреть на собеседника. Взгляд его блуждал по сторонам, и трудно было понять, слушает ли он или занят измышлением очередных несуразностей. Отличался и крайним недоверием к словам подследственного... С тупым упорством повторял одни и те же вопросы, не обращая внимания на ответы. Вся его полупрезрительная манера разговора, нарочитая невнимательность к доводам подследственного делали разговор мучительным. И каждый раз, возвращаясь в камеру, Мария испытывала неприятное холодящее чувство, словно окунули в прорубь, а потом вдоволь насмеялись над ее жалкой фигурой.

Сегодня, против ожидания, следователь явно нервничал, прислушивался к шагам, доносившимся из коридора.

«Интересно, — подумала Мария, наблюдая за Конкиным, — господин явно не в своей тарелке. С чего бы? Пришли новые материалы... Гм?! Все может быть... Но тогда бы он торжествовал и был бы счастлив припереть ее фактами... Приволокли филера на очную ставку, выдавая его за верного слугу отечества. Что ж?! Посмотрим. Взяли Кудрина?! Иду Каменец?! — Мария почувствовала, как забилось сердце, и провела ладонями по лицу. — К чему гадать?! А главное — пугаться?! Терпение... терпение».

Бесшумно отворилась дверь, и вошел человек лет пятидесяти в мундире подполковника жандармского ведомства. Собранный. С приятной улыбкой на приятном лице. Манеры преотличные. Поклонился не без учтивости подследственной и сел в кресло, любезно подставленное Конкиным.

Конкина не узнать. Мария удивилась, следя за метаморфозой. Ни насмешливости, ни пренебрежения в разговоре. Стал ниже ростом, и на некрасивом лице — почтение. «Каков хамелеон!» — возмутилась в душе Мария. Впрочем, уважения к нему никогда не испытывала.

— Прошу начинать допрос, — мягким голосом предложил подполковник и, открыв папку, поданную Конкиным, углубился в чтение материалов.

— Дело о преступном сообществе, именующемся «Группой социал-демократов» на Урале и о тайной типографии начато вследствие результатов обысков в Златоусте, — ломким петушиным голосом начал Конкин, обращаясь к подполковнику.

— Когда именно произвели обыск? — играя на бархатных нотах, уточнил подполковник, не