Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно - Марцин Щигельский Страница 33

Мы играем с енотом, бросаем ему кусочки морковки и сельдерея. Он собирает их в траве, хватает лапками и внимательно оглядывает. Некоторые съедает, другие складывает в кучу. Лидка пробует учить его разным штукам, но у нее не особенно получается.

Несколько раз нам встречается шакал — притаившись, он наблюдает за нами из-за кустов. Мы пытаемся приманить его морковкой, но она его не интересует. Проделать это удается только с кусочком колбасы, которую принес Эмек. Мы кладем колбасу на землю и отходим, садимся на траву в нескольких метрах от нее. Шакал принюхивается, задирая нос, потом осторожно подкрадывается, не спуская с нас глаз. Осторожно берет зубами колбасу, отбегает. Поскольку мы не двигаемся, он кладет колбасу на траву и, жмуря золотистые глаза, принимается есть. На прощание он бросает на нас еще один взгляд, словно говоря «спасибо», и уходит, помахивая опущенным хвостом. После этого мы видим шакала довольно часто — он смотрит на нас с безопасного расстояния. Наверно, надеется на очередное угощение, но у нас, к сожалению, больше нет колбасы. Лидка предлагает дать ему имя. Мы останавливаемся на «Янтаре» — из-за золотых глаз и желто-коричневой шерсти.

Иногда мы играем в разные игры. Бросаем обручи, которые сами скручиваем из веток: бросить нужно так, чтобы они попали на вбитый в землю колышек.

Каждый раз, когда Эмек возвращается из города, я спрашиваю его, не знает ли он, что происходит в Квартале. Но Эмек отшивает меня и не отвечает. А ведь наверняка что-то знает, хотя бы от своих приятелей, которые продают папиросы на площади Трех Крестов. И другие знакомые у него есть — он рассказывал мне о мальчишках, которые торгуют на площади под колонной Сигизмунда и в Старом городе, а живут в подземельях разрушенного королевского замка. Кажется, они там прячут маленькую девочку. У ребят с площади Трех Крестов нет постоянного убежища, они спят в руинах на Саской Кемпе, на лестничных клетках, иногда на чердаках. Еще они дружат с одной старушкой, которая зимой время от времени позволяет им ночевать в своей квартире.

Столько детей из Квартала! Наверняка они знают, что у нас делается. Почему Эмек не хочет ничего говорить?

В зоопарк два раза приходят морлоки, к счастью, нам удается спрятаться. Они пьют пиво, громко хохочут — я вижу их сквозь щели под крышей жирафьего павильона. Стреляют из пистолетов по пустым бутылкам, потом по галкам. Я не понимаю, зачем они это делают. Чем им помешали птицы? Видно, такая у морлоков натура — им надо убивать. Я волнуюсь за енота и шакала, но раз звери прожили здесь столько месяцев, значит, умеют вести себя осторожно. Я ложусь на ящики и жду, пока выстрелы стихнут и морлоки уйдут. Но уходят они только тогда, когда наступают сумерки.

Привыкаю к такой жизни. Не особенно задумываюсь о том, что будет, — важно, что сейчас хорошо. Все это длится несколько жарких недель. Но не может же оно длиться вечно.

Однажды, где-то в середине июля, Эмек возвращается из города очень расстроенный. Приносит пять буханок хлеба в полотняном мешочке, два кольца колбасы, банку мармелада и большой кусок сала. Я помогаю ему затащить все это в наше «аистовое гнездо». Потом он ложится в гамак и понуро глядит в потолок.

— Тебя заметили? — спрашиваю я после долгого молчания.

— Нет.

— Тогда что случилось?

— Ничего.

— Но я же вижу!

— Ты ничего не понимаешь, — огрызается Эмек.

— Так расскажи мне, чтоб я понял. Ты ничего не говоришь, а я уже совсем не маленький! — начинаю злиться я.

Эмек соскакивает с гамака и бьет ногой по ящику так сильно, что от него отлетают две доски. Я таращусь на него и чувствую, что лучше ни о чем не спрашивать. Я еще никогда не видел Эмека таким разъяренным.

Он поднимает доски, прикладывает к ящику и пытается приделать их на место. А потом швыряет все на пол, закрывает глаза и застывает посреди «аистового гнезда». Я молчу, потому что не знаю, как ему помочь. Внезапно Эмек опускает руку и смотрит на меня усталым взглядом, в котором уже нет злости.

— Ты все еще хочешь знать, зачем мне инструменты? — тихо спрашивает он.

Я киваю.

— Пошли. Сейчас увидишь, — говорит он и выскальзывает из нашего убежища через отверстие в полу.

Еще только-только перевалило за полдень, он сам всегда говорил, что в это время выходить опасно. По зоопарку ходит много огородников, а сегодня вообще суббота — день, когда приходят не только огородники, но и разные другие люди. Мужчины прогуливаются по аллеям с девушками, пьют пиво, шарят по пустым клеткам. Суббота после полудня и воскресенье — самые худшие дни. Но я долго не раздумываю и спускаюсь вслед за Эмеком.

— Куда мы идем? — шепотом спрашиваю я, пока он, притаившись за кустами, разглядывает дорогу за забором.

— На берег Вислы.

По дороге едет велосипедист. Медленно прогуливаются мужчина и женщина. Трое мальчишек играют тряпичным мячом. Как же нам пройти?

Эмек пролезает между прутьями ограды, я иду за ним.

— Давай! — шепчет он, убедившись, что в нашу сторону никто не смотрит, и пускается бежать через дорогу.

Я мчусь за ним. Волосы встают дыбом от страха, но я не оглядываюсь. Перескакиваем через железнодорожную насыпь, рельсы тихо гудят — едет поезд! Мы вбегаем в заросли и останавливаемся под деревом. Опираюсь о ствол и перевожу дыхание. Почему я так устал? Раньше ведь мог долго бегать, даже одышки не было. Может, я просто давно не бегал?

Поезд с грохотом проносится по рельсам, удаляется… Я слышу тихий скрежет тормозов, когда он подъезжает к станции. Какое-то время Эмек прислушивается, потом кивает мне и продолжает путь через заросли. Сначала мне кажется, что мы идем к «купальной» бухточке, но Эмек проходит мимо нее и продирается сквозь кусты все дальше. Здесь растет крапива — такая высокая, что доходит мне до локтей. Я поднимаю руки над головой, но крапива все равно жалит, даже сквозь рубашку. Мусора тоже чем дальше, тем больше — нам преграждает путь куча ржавых железяк.

— И что теперь? — шепотом спрашиваю я.

Заросшая кустами гора железного лома кажется непреодолимой. Куски жести, решетки, даже каркасы кроватей с торчащими во все стороны пружинами — одного неосторожного шага хватило