И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов Страница 23

– Ничего я там не увидел! – Жёв не сдержался и ударил кулаком по столу, да так, что лейтенант Лассе дернулся от неожиданности. – Нет в Марселе ни невольничьих рынков, ни подпольных торговых баз, ни контор по поиску объявлений. Я отправлял туда объявление, надеясь, что получу положительный ответ из какого-нибудь другого города! Однако теперь же именно Марсель может спасти жизнь Омара от безвременного её прерывания и мою душу от путешествия в Ад! Я отводил месяц на поиски хорошего покупателя. Раз вариантов почти никаких нет, то придется ждать хоть какого-нибудь человека, готового купить у меня этого беса. Но я не допущу, чтобы его отправили на рынок или надели петлю на шею!

– Ваше превосходительство, – всё также робко и боязно говорил Лассе, – а если всё-таки из Марселя придёт отрицательный ответ на ваше объявление. Что же вы будете делать? Как поступите?

– Я даже мысли сейчас такой не допускаю, – злобно пропустил сквозь зубы Жёв. – Но если такое произойдёт, то я выберу меньшее из двух зол – отдам приказ о казни Омара, чтобы он не мучился.

Пару минут в кабинете царило молчание. Лассе смотрел на майора и не понимал, откуда в его холодном сердце, больше похожем на часы, чем на орган, появилось столько любви и заботы к совершенно чужому и чуждому ему человеку. Лейтенант отдавал себе отчет, что старик ни за что не отдаст приказ казнить своего личного пленника из старческой слабости, а потому решился на продолжение разговора:

– Прошу заметить, ваше превосходительство, – более уверенно, чем ранее, но всё равно также робко и боязливо сказал Лассе, – что многие офицеры, и я в том числе, не буду от вас скрывать сей факт, крайне обеспокоены слишком сильной привязанностью Вашего превосходительства к этому арабу. Я понимаю, что это ваш личный пленник и вы воспитали из грязного повстанца достаточно порядочного, Господи прости, человека. Но вы перешли все границы недавним своим решением!

Жёв еле сдерживал в себе приступ гнева, потому что не мог себе представить, что будет слушать упреки от собственного адъютанта. Но он пока держал вулкан в себе, постепенно краснея и насупливаясь.

– Как ваш адъютант, – всё ещё продолжал Лассе, не имея желания остановиться и, кажется, всё смелея и смелея, – позволю себе сделать вам замечание и высказать своё личное недовольство вашим поведением и конкретно совершенным вами поступком.

– Всё сказал? – Жёв был в невероятном изумлении от слов Лассе. Майор никак не мог ожидать от этого маленького лейтенанта такой дерзости. – А теперь уходи с глаз моих, пока я самолично не вышвырнул тебя вон!

Лассе пришлось подчиниться. Однако ушел он с чувством облегчения, потому что знал, что прав, и Оскар Жёв также это понимал, потому так разгневался на адъютанта. Сам Жёв был в смятении. В армии то и дело вспыхивали акты неповиновения приказам майора, из-за чего удвоились случаи отправки провинившихся на гауптвахту и применения телесных наказаний. Обещанный Жёву чин полковника испарился вместе с утренними каплями росы, и он продолжал оставаться единственным во всей колониальной Африке майором-комендантом крепости такого значения. К примеру, комендант Алжира носил чин генерал-лейтенанта и был офицером Ордена Почетного Легиона, хотя и был младше Жёва на девять лет. Это всё сильно раздражало старого майора. Иной раз он даже подумывал об отставке, но чувствовал, что пока не пришло время для этого.

Сразу после ухода Лассе Жёв вышел на балкон, позабыв о грозах. Слушая крики чаек вдали, и засматриваясь на Оранский порт, майор также и отвлекал себя и от мыслей о судьбе Омара. Теплый, не совсем приятный для нормандца ветер обдувал седые пряди старика и напоминал, что тот находится в Африке, пусть климатом сравнимой с Каталонией, но все же в Африке. За годы в Оране Жёв так и не смог до конца адаптироваться под алжирский климат, из-за чего часто страдал. К шестидесяти годам он хоть и болел, но на пенсию не собирался, как и всякий уважающий себя и свою службу военный, а уж особенно служивший в месте, где распространен сепаратизм, если не мечтал, то уж точно имел сильное желание погибнуть в бою. Эту мысль он пронес через всю свою жизнь. Начав служить ещё семнадцатилетним юношей, Оскар Жёв побывал во всех колониях Франции, начиная с Мартиники на Карибах, и заканчивая Чандернагором в Бенгалии. Несколько десятков раз он принимал участие в сражениях против англичан и коренных народов, которых считал низшей расой. Он вообще не особо любил негров, арабов и прочих темнокожих, в основном за их убеждения и веру, а не за сам цвет кожи, хотя и он играл большую роль. Жёв следовал устной доктрине императора, что французы в колониях – это вершители судеб тех народов, которые проживали в землях, завоеванных Империей, и французы должны быть судьями для их жизней, должны миловать и казнить, поощрять и наказывать, наставлять на путь истинный с помощью обучения французскому языку и католических проповедей, ведь язык и вера – объединяющие факторы для великой империи. Жёв непреклонно следовал этой доктрине, именно поэтому он первым делом обучил Омара французскому языку, письменности и чтению. И пусть в истинную веру обратить своего пленника майор не смог, привив этому грязному арабу европейские манеры, культуру поведения и общения, этикет, он уже сделал прорыв, потому что Омар стал отличаться от того же Жёва лишь цветом кожи и верой.

Именно сейчас, в тот момент, когда, казалось, решалась судьба не только Омара, но и самого майора, Жёв стоял на балконе и предался размышлениям:

«Что же творится в этом мире, Господи? Если я разгневал тебя лояльным отношением к этому неверному братоубийце, то позволь же замолить грехи, позволь же исправиться в верном служении Тебе, но не в монашеском деле, а в мирском, в военном. Позволь же нести и дальше Твою великую и справедливую волю в край темноты и рек крови, в край, что зовется Магрибом. Я искуплю свои грехи во имя Тебя, Господи. Но если же я не грешен пред тобой, и Ты не гневен на меня, то скажи, почему я так боюсь и страдаю? Неужто ли этот араб так дорог мне? Нет! Я не могу считать его дорогим для себя человеком. Он – жалкий пленник, предатель, братоубийца, лжец! Но я обучил его тому, что знал сам, как нормандец и француз. Тогда почему я так страдаю, Господи? Я буду счастлив узнать, что Омар уехал куда-нибудь в Индию или Аравию. Но если же он вынужден будет остаться