Некромаг - Дмитрий Александрович Видинеев Страница 2

Губы Стоматолога скривились в мерзком подобии улыбки. Верихов видел в его глазах холод.

— Я всегда заканчиваю начатое, старик, — голос маньяка походил на скрежет железа.

Женщина лежала как безжизненная тряпичная кукла. Светлые волосы разметались по пожухлой листве.

— Я не дам тебе это сделать, — прошипел Верихов и, неожиданно для самого себя, добавил: — Я вышел на тропу войны!

— Что? — в лице Стоматолога промелькнуло удивление.

— А вот что, бледнолицая собака! — Верихов резко набрал в легкие воздух, издал боевой клич, сделал шаг вперед и обрушил трость на голову маньяка. На мгновение Андрею Петровичу показалось, что в его руках не трость, а томагавк.

Стоматолог скривился от полученного удара и выбросил вперед руку сжимающую нож.

— Тропа войны! — заорал Верихов и снова ударил. Его выпученные глаза за стеклами очков пылали яростью. Медный набалдашник с хрустом врезался в нос маньяка.

От боли Стоматолог расцепил пальцы, оставив нож в теле Андрея Петровича. Верихов заносил трость и бил, заносил…

— Тропа войны, сука!

… и бил, не замечая, что в его бок, по самую рукоять всажен нож, не чувствуя боли…

— Тропа…

Набалдашник впечатался в окровавленное лицо Стоматолога…

— …войны!..

Скула маньяка хрустнула под очередным ударом.

Стоматолог упал, раззявил рот для крика, но из глотки вырвался лишь стонущий хрип. Андрей Петрович занес трость и с шумным выдохом обрушил свое оружие. Стоматолог с пробитым черепом завалился на спину и начал дергаться в посмертной агонии.

Верихов почувствовал жуткую слабость, голова закружилась, боль раскаленным железом обожгла бок. Он опустил взгляд и увидел торчащую между сладок плаща рукоять ножа.

— Бледнолицая сука! — сквозь стиснуты зубы выругался Верихов и посмотрел на Стоматолога. — Ты думал так просто отделаться, тварь?

Андрей Петрович отбросил трость, схватился за рукоять ножа — лицо скривилось от боли, — и выдернул окровавленный нож. Превозмогая слабость, он сделал шаг и опустился на колени.

— Ты так просто не… отделаешься.

Верихов схватил уже безжизненного Стоматолога за волосы на затылке, рванул на себя и срезал кожу с черепа. Андрей Петрович несколько мгновений смотрел на скальп, будто не веря в то, что только что сделал, после чего с отвращением бросил его на землю и пополз к дереву, возле которого лежала женщина. К горлу подкатила тошнота, перед глазами плясали темные пятна, боль становилась невыносимой.

Со стоном Верихов прислонился к стволу. Он увидел, что женщина зашевелилась и приподняла голову. Андрей Петрович закрыл глаза.

— Заходи в мой вигвам, бледнолицый брат, — пробормотал он. Из уголка губ потекла струйка крови. — Выкури… трубку… мира…

Боль ушла. В сознании все путалось, появлялись и исчезали лица из прошлого, обрывочные фразы. Словно далекое эхо доносился женский незнакомый голос:

— Что с вами?… Нет, пожалуйста… сейчас, сейчас, я позову на помощь…

Андрей Петрович стоял на краю каньона. Ему было хорошо, как никогда. Ветер приятной прохладой касался кожи. Пахло остывающей после жаркого дня землей. Заходящее солнце окрашивало все вокруг в красные тона. Вдалеке, поднимая тучу пыли, мчался табун мустангов, в небе с протяжным криком парил ястреб.

Верихов улыбнулся, поправил повязку, стягивающую черные волосы, развернулся и пошел в сторону вигвамов, к лагерю, где возле множества костров сидели индейцы.

Хомячок

«Нет зверя опасней хомяка, ибо за безобидной внешностью его скрывается сущность темная, непредсказуемая».

Карл Маркс.

«Сие есть мудрость: бойся зверя рекомого хомяком и, завидев его — беги без оглядки!»

Илья Муромец.

Борис ненавидел тещу. Ему опостылела ее мерзкая рожа, похожая на морду бульдога, ее глазки, в которых он как в книге читал слова: «Моя дочь вышла замуж за дебила и нищеброда!» и сожаление, что зятек не сдох еще будучи сперматозоидом. Сидя с ней за одним столом Борис боялся отвернуться, подозревая, что Лариса Петровна только того и ждет, чтобы незаметно плюнуть ему в еду своей ядовитой слюной. Мир не видывал более поганой твари, даже удивительно, что Мотя — прелестное утонченное создание — ее дочь. Иногда Борис жалел, что нынче не средневековье, а то бы он без зазрения совести доложил инквизиции о связи старой стервы с сатаной. Ему бы доставило большое наслаждение смотреть, как теща визжит от боли, сгорая на костре.

Да, нынче не средневековье и помощи инквизиторов не предвиделось, а потому Борис взял да грохнул Ларису Петровну самостоятельно.

Даже вынашивать план убийства не пришлось. Можно сказать, сама Судьба, проявив, наконец, благоразумие, решила избавить мир от старухи, отправив ее прямиком в ад, на горе всем чертям. Да и сама теща — надо отдать ей должное — изрядно постаралась, дабы приблизить свою кончину. Ну, какого, спрашивается, хрена в ее-то возрасте она полезла на стремянку, чтобы повесить под балконным карнизом горшок с локсоматакусом обыкновенным, то есть папоротникообразной гадостью, которая, по мнению тещи, отлично бы смотрелась в лучах заходящего солнца. Наверное, старушка и оценила бы красоту локсоматакуса в лучах заката, если бы не коварство зятя.

Борис подкрался, прячась за занавеской, проскользнул на балкон и, чувствуя себя освободителем мира от величайшего зла, толкнул Ларису Петровну в объятия смерти. За мгновение до того как старуха перелетела перила, он поймал ее взгляд, в котором опять-таки прочел: «Моя дочь вышла замуж за дебила! Коварного!»

Она грохнулась с седьмого этажа на асфальт, сжимая в руке выдранный из горшка папоротник — хоть сейчас бери да в гроб клади, не дожидаясь вскрытия. Просто — картинка!

Пока ничего неподозревающая жена суетилась на кухне, Борис прошмыгнул в ванную комнату и открыл воду. Если что, он давно здесь. Ничего не видел, ничего не слышал. Мылся лавандовым мылом и пускал пузыри. Думая насколько может стать прекрасен мир всего за несколько секунд, Борис заткнул пробкой сливное отверстие, разделся и залез в ванную.

Крик жены он услышал минут через пять, когда прибежали соседи.

* * *

Далее были похороны, унылые лица, слова сочувствия, венки от друзей и близких, хлюпанье носами, глаза на мокром месте, четные букеты, свечи в церкви, поминки, странные печеньки — просвирки, тосты не чокаясь, черные платки — в общем, отрезок времени наполненный для Бориса скрытым ликованием. Старухи больше нет! Ура! Ура! Ура!

После похорон жена отправилась на недельку к родственникам разделять с ними горе в деревенской глуши, где пахнущий навозом и луговыми травами воздух способствует ликвидации последствий стресса.

А Борису предстояло еще кое-что сделать — то, что должно было наполнить чашу его счастья до самых краев. А именно —