Мёртвое - Том Пиччирилли Страница 18

Приглушенный лунный свет и вспышки молний превращали дом в набросок углем. Силуэты колоннад вырисовывались на фоне затянутого дымкой неба. Дом был о множестве окон – высоких и узорчатых, восьмиугольных и трапециевидных, с витражами и без. Стены переходили прямо в крышу, где праздновали шальной союз черепица и вагонка, и даже сам архитектурный стиль строения, похоже, менялся от этажа к этажу, от одного фронтона к другому. Из-за дальней оконечности третьего этажа торчали колонны, подпирающие нечто вроде портика. Кэти представила, что где-то там, наверху – мансарда, переоборудованная в кабинет. Комната писателя.

– Выглядит так, будто Сальвадор Дали приложил к этому свои усы, – пробормотала Лиза, покачивая головой.

– А ты, оказывается, гораздо лучше разбираешься в описаниях, чем я, – похвалила подругу Кэти. – Обалденное местечко, правда?

– Оно мне понравится еще больше, когда мы окажемся внутри и обсохнем, потягивая коньяк. Эй, смотри, у него белый «корветт». Мило.

– Знаешь, не исключено, что нам здесь дадут от ворот поворот.

– Ему придется как минимум пустить меня отлить, если он не хочет, чтобы я делала свои дела на его славной лужайке.

Они въехали на длинную подъездную дорожку, вышли из машины и бросились к входной двери, избегая затопленные участки. Когда они достигли крыльца, Лиза поднялась по ступенькам, а Кэти взбежала по пандусу, который, как она знала, для прикованного к инвалидной коляске брата Джейкоба служил в свое время сущим спасением. Под верандой, укрывшись от брызг шторма, они перевели дыхание.

– Я только что кое-что заметила, – сказала Кэти.

– Очень жаль. Ненавижу, когда ты что-то замечаешь.

– Здесь не горит свет.

– А чего ты ожидала? Неоновую вывеску «Добро пожаловать»?

– Даже фонаря на крыльце нет.

– Он не ждал гостей, так с чего бы ему здесь что-то зажигать?

– Еще не так поздно.

– О, прекрати. – Направляясь к входной двери, Лиза споткнулась в темноте, сделала неловкий шаг и ударилась голенью об один из косяков. Она обернулась, чтобы посмотреть, что заставило ее споткнуться, и подавила крик, когда увидела, что предмет движется.

– Что это?

Кэти высунула ногу и ткнула в черное пятно, ползущее по крыльцу.

– Черепаха, похоже.

– Стучи давай.

– Я?

– Да, ты. Конечно же ты. Давай. – Время и так тянулось, как ей казалось, дьявольски медленно – смысл мешкать еще и на крыльце, перед самым попаданием в цель? – Только не говори, что робеешь. Может, реально просто уйти? – Она отчаянно надеялась, что Кэти не спасует – ей хотелось в туалет.

– Ну уж нет.

– Тогда – твой ход.

И Кэтлин Донливи, затаив дыхание, постучала в дверь.

Глава 11

Он не стал танцевать с сестрой.

Вместо этого он последовал за ней сквозь тенета своего кошмара. Стряхнув с себя руки Элизабет, он прошел за Рейчел через дверь чулана, в камору своей комнаты.

Его тело дрожало на кровати, мокрое от дождя и пота. Ветер прогнал резкий холодок по его лбу и позвоночнику. Если он выживет, то может заболеть пневмонией. Его сестра – с той горькой и понимающей улыбкой, которую он считал такой же частью ее, как и все остальное, сродни шраму, – повернулась к нему. Уставившись на тело в постели, она вся подалась ему навстречу, издала сосущий звук губами, вывалила язык и облизала его глаза.

– Сладенький, – вынесла она вердикт.

– Ты на голову больная, – бросил Джейкоб.

– Чья бы корова мычала.

– Давай без этой театральщины. Что тебе от меня нужно?

Бет смотрела из дверного проема шкафа, не в силах выйти наружу. Волосы спутались после их соития, маленькие груди вздымались, снова нуждаясь в его касаниях. Полукружья под ее глазами потемнели, как застарелые синяки. Он чувствовал, как его семья пытается захлопнуть дверь у нее перед носом, почитая свой жалкий театр теней делом более важным, чем его влечение к девушке со стороны, и он удерживал эту дверь всеми доступными его существу силами – сопротивляясь так отчаянно, что штукатурка сыпалась со стен. Дом стенал и визжал при этом, будто побиваемый раб.

– А ты упрямый малый, – заметила его сестра.

– Еще какой. Это у нас в крови.

– Останься со мной, Джейкоб, – умоляла Бет, но все, что он мог поделать, – жестом попросить ее подождать, не умирать совсем, прекрасно понимая, в общем-то, что податься ей отсюда некуда и у их союза нет счастливого будущего. Он слабо улыбнулся ей, осознав, что должен узнать, что хочет показать ему Рейчел, и раскрыть причины происходящего с ним – узнать, что там случилось десять лет назад и когда, черт возьми, эхо той мистической катастрофы перестанет его преследовать.

Он позволил двери медленно закрыться за ней – так мягко, как только мог. Это был способ сохранить ее в безопасности в его комнате – в месте, оставшемся сокровищницей воспоминаний и шепотов. Бет поняла его и грустно помахала рукой. Слезы струились по ее щекам, пропитывая белую ткань.

– Ненавижу тебя за то, что заставила меня это сделать, – бросил он мертвой Рейчел.

– А я, Третий, ненавижу ТЕБЯ за то, что заставил меня кое-что сделать.

Не было реального ощущения движения, когда они восходили вверх, на крышу – его тело скулило на кровати и стискивало кулаки во сне, отчужденное от него самого, – где Джейкоб увидел острые зубцы шкалы флюгера, на один из которых была насажена голова брата. Один глаз Джозефа вытек, другой – смотрел пристально и осмысленно. Голову мамы крепко насадили на стрелку, отмечающую юг; ее язык вывалился, помада размазалась по щекам, подбородок перепачкало гниющей кровью. Рейчел похлопала Джейкоба по плечу и двинулась вперед. Он уже знал, как она поступит: с ухмылкой сестра бросилась вперед и нанизала себя на одну из стрелок, утробно захрипев, когда черное металлическое острие показалось у нее из спины.

Они смотрели на него, обвиняя, но молча, медленно вращаясь вместе с флюгером. Вес их взглядов через минуту стал ужасно внушительным, угрожая раздавить его. Он не возражал против насмешек, пока мог определить их цель. Молнии отражались в их глазах, полных любопытства и насмешки. Из обрубков шей и раны в груди сестры стекала кровь, и дождь смывал ее, разбавляя до розоватого оттенка, прямо к его ногам.

Они не кричали, не проклинали его. Просто ухмылялись. Зубы матери блестели, и все то, что некогда составляло ее речевой аппарат, размоталось и полоскалось по ветру, как будто ее умерший