Алчность - Берг Анита Страница 12

На центральном столе в просторной, ярко освещенной кухне стоял поднос с чашкой и блюдцем из лучшего фарфора, серебряными кофейником и молочником, все это было приготовлено слугой еще ночью и накрыто большой салфеткой с инициалами «Г. Э.». Гатри открыл обе дверцы огромного холодильника «Вестингayс», зная, что найдет там нарезанный дольками и очищенный от зернышек грейпфрут и судочек с творогом. Первым делом он проверил содержимое кастрюлек и коробок. На каждой из них была наклейка, где аккуратным почерком были записаны калорийность и уровень холестерина в каждом блюде — от низкого в твороге до почти заоблачного в жирном шоколадном печенье. Это было уступкой Гатри доктору, который его пользовал (именно это старомодное слово он любил употреблять) еще с тех времен, как им обоим было по двадцать лет.

— Гатри, ты должен похудеть. Подумай о своем сердце!

— Но я и так все время о нем думаю, Дэниел! Оно пока еще работает, слава Богу. Оно подстроилось под меня и знает, что ему надо делать.

— Все равно, ни в коем случае не подвергай его излишнему напряжению! — И в облике, и в голосе Дэниела сквозило неподдельное беспокойство.

— Но, дорогой, неужели ты не понимаешь, что я родился с сердцем, отличным от твоего? Что мое рассчитано на то, чтобы справляться с этой огромной тушей? Мой вес при рождении составил почти шесть килограммов, я чуть было не отправил на тот свет свою бедную мамочку. Она больше не могла решиться родить ребенка, именно благодаря этому я стал единственным наследником своих родителей. И, слава Богу, терпеть не могу делить с кем-то что-либо. Гатри содрогнулся, и по его телу прошло колыхание плоти, похожее на ленивое хлопанье волн о берег моря. — Моя мать была святой женщиной. На ее месте я бы возненавидел сына, а она, наоборот, души во мне не чаяла и, безусловно, этим напрочь испортила меня. Ну так вот — этот старый моторчик толкает кровь по моему упитанному телу с самого первого дня. Как ты думаешь, у него была возможность ко всему приспособиться?

— Гатри, но ты ведь продолжаешь набирать вес! Попытайся урезать свой рацион, хотя бы количество жиров. Старайся избегать холестерина — если тебе наплевать на себя самого, то подумай о своих друзьях. Ты ведь знаешь, как мы тебя любим. — На глазах Дэниела Розенблюма, врача, обслуживающего богатых и знаменитых, выступили слезы.

— Милый, милый Дэниел, ты такой душка! — похлопал его по руке Гатри. — Ради тебя я таки пойду на это — отныне только рыба на пару и сливы. Я обещаю. — Он хлопнул по своему большому животу, и это было ошибкой — чтобы остановить тряску, ему пришлось положить на него обе руки. Может, ты и прав, добро! — душно рассмеялся он. — Кажется, меня действительно становится все больше и больше.

— Что ж, я рад, — ответил Дэниел, который ни на секунду не поверил в то, что Гатри, знаменитый своим чревоугодием и любовью к изысканным винам, сдержит обещание. Следует сказать, что Дэниел был не совсем прав — Гатри Эвримен честно попытался ограничить себя. Заставив своего повара взвешивать каждую унцию пищи и исключив из рациона сливки и масло, он за шесть недель сбросил шесть фунтов. Если учесть его вес, это изменение прошло практически незамеченным для всех, кроме самого Гатри и его напольных весов.

Однако этим утром процесс пошел в обратную сторону. Взвесившись, Гатри выяснил, что шесть ничтожных потерянных фунтов сжались — или разрослись? — до еще более жалких четырех. Вообще-то в этом не было его вины. За всех сделал заказ Уолт, и со стороны Гатри было бы невежливым отвергнуть выбор их вчерашнего «хозяина». Он предпочел бы легкое консоме вместо больших отбивных, которые заказал Уолт, а взамен действительно вкусного омара в тесте, приправленного трюфелями, жареную камбалу. Далее после таких питательных блюд он никогда не заказал бы шатобриан[2] с гусиной печенкой и коньяк, а Уолт поступил именно так. И, естественно, Гатри не смог отказаться от всего этого и все съел. Ему не хотелось думать о сыре и шоколадном пудинге, которые, следует признать, заказал именно он — и пудинг был просто чудесен. Но разве он виноват в том, что все съеденное им до этого лишь раздразнило его так давно подавляемый аппетит?

Внутренний голос сказал ему, что он мог бы исправить положение сегодня, но другой внутренний голос, намного громче первого, заявил, что все это чепуха. Долю секунды Гатри послушал его и затем, как пловец, прыгающий в бассейн, нырнул в холодильник, отодвинув в сторону грейпфрут и творог, и через мгновение появился с охапкой горшочков и коробочек с едой.

Он положил на поднос сливочное масло, круассан, джем, ломтики ветчины, салями, копченую лососину, картофельный салат и напоследок — большой ломоть сыра Шоме, самого ароматного из его любимых лакомств. Он налил в чашку кофе, поставил сахарницу и кувшинчик сливок на и без того перегруженный поднос и со всем этим отправился в столовую, где его уже заждалось место за длинным столом из стекла и мрамора. Довольно мурлыкая, он выгрузил свой улов на стол, на секунду задержался, чтобы окинуть все взглядом, радостно хлопнул в ладоши, словно ребенок, дождавшийся наконец угощения, и приступил к трапезе.

Когда он закончил есть, его счастливое настроение исчезло без следа. Как и все люди, поставившие себе целью придерживаться диеты и потом не сумевшие противостоять соблазну, он быстро погрузился в уныние и преисполнился ненавистью к самому себе. Он горестно вздохнул и посмотрел на остатки еды. Почему он поступил так глупо? «Я просто мерзкая, отвратительная свинья», — сказал себе Гатри. Но самобичевание лишь усилило в нем отвращение к себе, и он почти демонстративно вновь взял тарелку, набрал в нее еды и проглотил все это так быстро, как будто опасался, что добыча может ускользнуть. Наконец насытившись, он отодвинул стул, встал и неожиданно легкой для его веса походкой направился в кабинет.

У Гатри была правильная осанка, его движения были весьма грациозными и полными достоинства. Он производил на людей такое приятное впечатление, что даже не помнил, чтобы кто-либо когда-нибудь отпускал оскорбительные шуточки по поводу его габаритов. В его присутствии люди попросту забывали, насколько он толст, — исключением являлся лишь Дэниел Розенблюм.

Рабочий стол Гатри представлял собой огромную плиту из белого каррарского мрамора на мощных ножках. На столе стоял телефон, с которого он не только связывался с внешним миром, но и мог позвонить в любую из комнат виллы. Здесь также находилась большая белая чаша, полная ручек. Рядом с большим столом стоял еще один, поменьше — тоже белый, как и все в комнате, за исключением великолепных картин на монотонно белых стенах. Здесь были Пикассо в голубых, бежевых и черных тонах, практически черный Руо, впечатляющий натюрморт Гриса, изображающий неяркую серо-зеленую грушу на алом фоне… Да и вся комната производила сильное впечатление — было видно, что тут обитает настоящий эстет.

Гатри взял с маленького столика белую папку и погрузился в ее изучение. Некоторые записи были сделаны им лично, некоторые представляли собой факсы, другие — машинописные отчеты и копии различных документов. Это было досье — досье на Уолта Филдинга и Дитера фон Вайлера.

Гатри положил перед собой большой блокнот и, выбрав из чаши ручку, начал выписывать что-то. Он работал так несколько часов, до тех пор, пока дом не начал просыпаться, выводя его из состояния крайней сосредоточенности.

По дороге в Испанию, осень 1992

Механический голос встроенного компьютера сообщил Дитеру, что бензина ему хватит лишь на двадцать миль. Это сообщение удивило его. Выходит, он проехал немало миль, настолько погруженный в раздумья о прошлом, что даже не обратил внимания на два предыдущих предупреждения. Или это неполадки с машиной? «Да нет, вряд ли», — решил Дитер. Он всегда наполнял бак бензином перед выездом из Канн. Но заметив утром, что погода налаживается, он настолько заторопился, что решил заправиться где-нибудь по пути.