Ихор - Роман Игнатьев Страница 11

выбил оружие и ладонью припечатал по носу так, что хлынула кровь. Другие переглянулись. Тиктак закончил тираду: «И стал демон человеком». Парни пошептались и попятились, растворяясь в ночи. Промчалась с шумом пожарная машина. Вдалеке именинники запускали сиротливые фейерверки. Фома и Дюков хохотали вместе с охранниками клуба, вышедшими перекурить. Тиктак убрал Библию и тоже посмеялся. «Что это было, Тима?!» – спросил Фома. «Ничего особенного, – усмехнулся Тима, – Евангелие от Тик-така. Хватит ржать, вызывай такси». Фома хотел остаться в гостинице, и располагалась она неподалеку, поэтому он решил пойти пешком. Дюков сел за руль, предложил Тиктаку подвезти его, но тот отказался, заметив, что товарищ капитан вдрабадан. Дюков отмахнулся, поманил пальцем знакомую проститутку, посовещался с ней и кивнул в салон служебного «патриота», предлагая совместное продолжение пятничного вечера.

7

Фоме звонил суровый человек: «Фома Бессонов? Меня зовут Константин. Тебе нужно сегодня съездить в пансионат „Рябово“! Возьми тетради с записями, которые вел дед. Я приеду через час». – «Зачем? И кто вы?» – «Тебя хочет видеть Рита Евгеньевна, фамилия ее Раум, но, возможно, ты читал записи и там она Сапрыкина». – «Реально?! Она жива?» – «Жива и хочет с тобой говорить. Будь готов через час». – «Я живу в гостинице…» – «„Березка“, знаю я», – гавкнул в трубку и оборвал вызов Константин.

В пансионат его отвез Заруцкий-старший, тот самый псевдопоп, внушавший грешным старушкам про милость неведомого мангыса. Весь путь он молчал и хмурился, с недоверием поглядывая на пассажира.

Расположились они в просторной гостиной на втором этаже пансионата; в углах устроены два камина, обрамленные малахитом, на потолке лепнина. Стены выкрашены в светло-зеленый, цвет умиротворяющий, такой, должно быть, используют в психлечебницах. Фома сел на неудобный стул, стоявший напротив широкого кресла, в котором восседала Рита Евгеньевна Раум. Она была одета в черное платье, на плечи наброшен оранжевый шарф; платиновые волосы аккуратно убраны в хвост, открывая величественное лицо. Костя, которого все называли Христофор, исчез: поцеловал Рите сморщенную тыльную сторону ладони и был таков. Рита долго всматривалась слепыми глазами в гостя. Фома вспомнил ее – пару дней назад в парке пансионата она прошла мимо и пожелала ему вылечиться ихором.

Спрашивать о сути встречи он не торопился, просто ждал первого хода с ее стороны.

– Вот что, – сказала Рита твердо. – Борис был человеком надежным. Он согласился помогать мне с воспоминаниями, и мы что-то написали. Но это лишь часть. Мне же хочется рассказать все. Борис умер, и я очень горевала: такого собеседника еще поискать. Ты любил своего деда?

– Я не был на его похоронах, а на деньги с проданной квартиры купил вонючий драндулет, – ответил вдруг Фома и продолжил: – Дед научил меня водить и рыбачить, благодаря ему я полюбил историю, но почему-то не стал поступать на исторический и теперь страшно жалею.

– Говорлив, – заключила Рита.

– Совсем нет! – возразил Фома. – Скромный, даже робкий. Я не болтаю попусту. Сейчас вырвалось что-то. Сам не пойму, зачем так распустился.

– Счастлив в браке?

– Женился по расчету, но просчитался, – сказал Фома.

– И с работой не задалось?

– Что я тут делаю вообще?! Нужны дедовские тетради? Забирайте!

– Ты заменишь деда. Встречаемся каждый день, кроме пятницы и выходных. Христофор иногда будет просматривать, что ты там намалевал. Почерк у тебя сносный или как курица лапой?

– Ноутбук сгодится? Я быстро печатаю, – пробубнил Фома, но приготовился отказаться.

– Сойдет. Только храни копии, если пропадет – ты потеряешь работу.

– За работу платят, – сказал Фома и поднялся с неудобного стула.

Рита приподняла голову, почуяв, что гость встал, и жестом усадила его обратно. Фома подчинился.

– Плата будет. Ты поселишься в моей квартире на Соловьином Ручье. И второе – станешь получать пятьдесят тысяч еженедельно. Исчезнут записи – прощай, синекура!

Фома не знал, что такое синекура, но перспектива легких денег его охмелила.

– Пожмем руки, – сказала Рита и протянула кисть, тонкую, словно птичья лапка, – и на том подтвердим наш контракт.

Фома колебался, но все-таки ответил. Рита кивнула и пожелала начать завтра в два часа дня. Время встречи всегда будет одно и то же. Если Рите изменит здоровье, Фому предупредят.

– Разрешите вопрос, – сказал Фома перед уходом. Рита кивком дала ему разрешение. – Зачем вам мемуары? Вы же не актриса, не политик или популярная певица.

– Откуда ты знаешь? – спросила Рита и добавила: – Просто делай свою работу и не изрекай глупостей. Сверх этого я от тебя ничего не требую.

– Еще вопрос. Деду вы платили? В чем подвох вообще?! Почему я?

– Борис отказался от денег. Подвоха нет, но работа непростая. – Она взяла короткую паузу, и Фома закашлялся. Рита продолжила, перебивая проявление его недуга: – Побудь в Костугае, передохни. Ихор спасет тебя, да только его заслужить нужно. Я буду наблюдать и затем решу.

Успокоив приступ, Фома спросил:

– Что такое ихор?

– Бальзам лечебный. – Вдруг каркнула: – Уходи! Завтра, все завтра!

Константин Христофор Заруцкий ждал его внизу. Предложил подвезти до города, и Фома согласился. По радио играл старый русский рок. Фома не сдержался и все-таки спросил: «Почему вас называют Христофором?» – «После автокатастрофы я крестился и получил божье имя Христофор». – «Вы священник?» – «Не совсем». – «Я слышал вашу проповедь. Такому ведь не учат в семинариях?» Христофор нашелся и ответил, что вера и религия – вещи разные, что многим нужно прощение и все в таком духе. Высадив Фому возле гостиницы, Христофор вручил ему ключи от квартиры, записку с адресом и напоследок сообщил, что к Рите Евгеньевне придется добираться самому.

>>>

Раньше дрались с цыганскими пацанами, Фома нередко получал фингалы и однажды сломал зуб. Цыганские всегда огребали, но возвращались. Вражда длилась и грубела, но причин ее никто назвать не мог. Иногда Фоме казалось, что все они играют в какую-то старую игру, чьи правила забыты и потеряны, а новые никак не выдумываются. В игре рдели задор и боль.

Однажды игры закончились.

Кучерявый семнадцатилетний Бахти задирался, а во время танцев стал подкатывать к Свете. С ним не связывались – болтали, что сам барон его крестный и всячески того опекает. Барон служил в Афгане и Чечне, но чем он там занимался – никто не знал. Поэтому в героизм приходилось верить на слово. И Бахти прослыл главным слушателем и транслятором историй барона. В плату за лояльность барон снабдил Бахти баклажановой «шахой» и допотопным «макаровым». Оружие Бахти вынимал из кобуры регулярно, раздражая вспыльчивых пацанов.

Тогда Фома круто заболел, и дед три дня сбивал ему жар и делал компрессы. Когда температура спала, Фома встретил приятелей, поведавших ему о том,