Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков Страница 41

— Так ему же звонили, Андрей Андреич! Маша номер разузнала, мать Кеглера звонила. Ничего не знают. В Ташкенте расстались. Ни в какой Афганистан этот журналист не собирался, а поехал в Ашхабад. А Кеглер уговорил, уговаривал свернуть в Ходжу, да только напился. В Ташкенте его и оставили.

Андреич впервые на памяти Балашова извлек из нагрудного кармана ручку и клок бумаги, нацепил очки и принялся что-то записывать по краям листочка. Про Игоря он словно забыл.

В итоге Балашов вернулся домой озадаченный и возбужденный. Очки на носу Миронова — это дорогого стоит.

Маша, выслушав отчет, повторно поцеловала спутника и поспешила позвонить Кеглер-маме. Только тогда Игорь понял, как она верит в Миронова.

* * *

А Миронов после встречи с Балашовым поскакал по Москве, как мячик. Сперва он повидался с Кошкиным. Разговор вышел долгий, куда дольше, чем с писателем. Вася не мог взять в толк, зачем перед стрелкой с Большим Ингушом заниматься еще и каким-то Колдобиным, зачем «пробивать» его билеты через аэропорты. К чему эти хлопоты?

— Может, мне его и Кеглера-мерзавца во всесоюзный розыск? Объявлюсь у начальства по-простому, скажу, нашли, наконец, сообщников Назари. Двух российских щелкоперов! Вот потом радости для «МК»!

Но Андреич настаивал на своем так, что Кошкин понял: проще согласиться. В отместку Вася, правда, продержал Миронова в копеечном кафе «Бульварное» лишний час, делясь своей полковничьей болью.

— Уйти хочу. Как схватим за мягкое место Ютова, как выйдем на взрывников, если они есть в природе, так уйду. Скука… Ни одной бабы на работе. Хочу как Раф. Водку пьет и в ус не дует, — жаловался Кошкин, не забывая о графинчике с напитком, открытым Дмитрием Менделеевым.

— В периодической системе ты, Вася, на месте хлора. А Шариф — инертный газ. К нему тетки идут, потому что не боятся. А ты…

— Какой?

— Одновалентный.

— Обижаете? Зря. В Афганистане моя валентность вам лишней не была. Сами меня просите, а обижаете.

Миронова раздражал такой разговор, тем более что за графин, наполняемый и наполняемый, «как наша жизнь», водкой, платить предстояло ему.

— Я прошу? Да бог с тобой, Василий. Оглянись вокруг! Это я твою работу за тебя делаю. Учти: война пошла настоящая и мы к ней не готовы. Об Афганистане ты к месту вспомнил. Только теперь — не как тогда. Теперь вся Россия живот до горбатых позвонков втянет. Совсем скоро. Если до Вашингтона добрались, то до Москвы — рукой подать. Так что о рафовских частных харчах позабудь. Это скоро он к тебе с девками под крышу побежит. Как писал английский классик, век вывихнул сустав.

Миронов знал, что Раф не побежит под Васину крышу уже никогда, но успокоенный Кошкин отправился готовиться к встрече Большого Ингуша.

Миронов же этим не ограничился.

Вернувшись домой, он набрал номер старого боевого друга Ларионова. Старик в последнее время сдал, и Андреич звонил ему редко. Ларионов долго не мог расслышать, что ему говорит «афганец», хотя и узнал его голос и, когда понял, что Миронов просится в гости, с нескрываемой радостью сказал:

— Что, Андрей, убежище понадобилось? Все не угомонишься?

— Нужно, Иван, — честно, даже удивившись себе, ответил Миронов. Ему стало жаль Ларионова… Был красавец, рослый, загорелый, злой. Как сейчас видит его в кабульском далеком году…

— Ну, приезжай, если нужно. Я рад тебя увидеть. Хоть так вспомнили, — свел ершистые брови Ларионов.

Миронов не стал рассказывать товарищу ни по телефону, ни потом, при встрече, о том, что после рассказа Балашова в нем «осуществился резонанс» и его беспокойство перед встречей с Ютовым, и раньше пульсировавшее в нем, не только удесятерилось, но обрело направление, вектор. Миронов больше не желал видеть случайность в исчезновении Кеглера. Василий, конечно, был прав, видя в Ютове опасность, причем прав в большей мере, чем подозревал сам.

А, откинув случайность, «афганец» ощутил тревогу.

Когда-то Миронов объяснил Балашову схему одоления тревоги и страха: «Беспокойство — его гони, ищи за ним опасность. Опасность — действие, рождающее противодействие. Кто находит план в противодействии, тот побеждает страх».

Теперь Андреичу привелось вспоминать свои поучения на практике: уже давно он не ощущал опасности столь явственно, как теперь. Но он разработал план, и предстоящая встреча с Большим Ингушом должна была стать «спецоперацией по нейтрализации многоканальной опасности» — столь мудреное название Миронов сочинил в память о диссертации, не написанной в спокойный послеафганский год.

Кому еще передать радостную тяжесть мысли, отлитой в мягкий, но уже смертельный свинец?

«Если бы ты знал, Иван Ларионов, как ты мне нужен», — про себя произнес Миронов. Он знал, что виноват перед бывшим резидентом бывшей разведки. Но знал и свое оправдание: ну не может он заставить себя прикоснуться к старости. Не потому что боится постареть от того сам. Не потому…

Прежде чем ехать к Ларионову, Андрей Андреич собрал в портфель необходимые личные вещи. Сложившись, выглянул в окно. Потом отодрал под батареей полоску паркета, извлек из тайника сверток в промасленной тряпке, взвесил его в ладони, развернул, внимательно осмотрел предмет, словно за долгое время лежания тот мог полегчать, и запаковал обратно. Пакет он отнес соседу, которого время от времени использовал как шофера.

— Я, Роберт, в отъезде на ночь. Себе возьми пока. Завтра я тебе позвоню, съездим с тобой кое-куда, так захвати. Только держи под сиденьем.

Роберт взял сверток, усмехнулся в усы:

— Понял, Андрей Андреевич. Сделаем. Далеко ехать-то? Я машину, если что, подготовлю. А то с прошлого заезда колесо бьет. На близкое хватит, а если в дальнобой, подтянуть надо.

— Подтяни. Близкое порой подальше далекого. И супруге кланяйся.

С этим Миронов и уехал.

Ютов и Миронов. Обмен журналиста на взрывников

Следующий день сверток так и пролежал непотревоженным в квартире аккуратного соседа. Звонка от Миронова не последовало. У того образовалось иное дело.

Андреич встретился с Большим Ингушом в старом добром Домжуре. Схема встречи была не проста.

Ютов прилетел в Москву с Рустамом и его бригадой. Рустаму он поручил обеспечение своей безопасности. О том, что Соколяк прибыл в Москву еще раньше и с другим заданием, своему нукеру Ютов сообщать не стал.

Черный джип «Паджеро» подъехал к Дому журналистов в полдень, за час до назначенного времени встречи. Причалить напротив не предоставлялось никакой возможности, поэтому водила, потыкавшись по бордюрам, смирился и откатил метров за сто, к парковке у кафе. Водила то и дело чертыхался. Он ненавидел