Сладкая опасность - Марджери Аллингем Страница 21

Мистер Кэмпион оставался задумчивым. ‘Если дяде было девяносто с лишним, а наш нынешний друг, гостеприимный доктор, портвейн которого, я полагаю, передается по наследству вместе с домом, проработал здесь сорок лет, то вероятной датой назначения его дяди настоятелем Понтисбрайта, по-видимому, является примерно 1820 год. В таком случае он вполне мог быть глупым священнослужителем, который находился под каблуком у злой графини Жозефины.’

‘Я не понимаю, о чем ты говоришь", - с достоинством сказал Гаффи. ‘А ты?’

‘В основном, да", - рассудительно сказал мистер Кэмпион. ‘Что ж, раз уж мы прибыли, давайте пройдемся по садовой дорожке с таким видом, словно можем вести современную просвещенную беседу, и пусть самый храбрый из нас дернет за звонок’.

Белый дом, который выглядел таким современным по сравнению с крытыми соломой коттеджами собственно Понтисбрайта, при ближайшем рассмотрении оказался гораздо более старомодным, чем они сначала предположили. Сад был ухожен, но не подстрижен, а цветочные бордюры были заполнены травами, чьи острые ароматы тяжело висели в вечернем воздухе.

Ступеньки крыльца позеленели от времени, и когда они поднялись по ним, то обнаружили, что дверь в холл открыта. Из темноты внутри материализовалась странная фигура, и с одобрительным щебетом доктор Эдмунд Галли вышел встречать своих гостей.

На первый взгляд он казался несколько эксцентричным, по крайней мере в костюме, потому что поверх обычных серых фланелевых брюк он облачился в смокинг, который, должно быть, впервые увидел свет в те дни, когда люди прятались в маленьких сафьяновых притонах, принаряжались и устраивались за трубкой, как за неким тайным и церемониальным ритуалом, требующим силы духа и терпения для его выполнения.

Над этой демонстрацией великолепия лицо доктора было круглым и улыбающимся, хотя и немного сморщенным, как у старого ребенка.

Он приветствовал Гаффи как друга. ‘Мой мальчик, это очень мило с твоей стороны - пожалеть старика. Как рука? Надеюсь, поправляется. В этом районе нужно быть осторожным!’

Гаффи представил остальных, и после окончания церемонии они последовали за хозяином через темный холл в комнату слева от них, чьи высокие окна выходили на заросли цветов.

Казалось, весь дом был пропитан ароматом сада с травами. Эффект был экстраординарным, но вовсе не неприятным, хотя их первым впечатлением от комнаты, в которую они вошли, было то, что в ней много лет никто не трогал, даже щетка горничной.

Это была нелепая комната для размещения такого странного маленького человечка. Несмотря на окна, она умудрялась оставаться темной, а мебель имела одну приводящую в замешательство особенность: почти вся она была змеевидной. Гаффи рассудил, что у прежнего ректора Понтисбрайта, должно быть, был прекрасный вкус и значительные средства для человека его призвания.

Практически всю стену занимало огромное змеевидное бюро, которое изгибалось по всей своей волнистой длине - чудовищное сооружение в стиле барокко, если таковое когда-либо существовало. Даже у стульев была эта очаровательная привычка расползаться и скручиваться, пока они не выглядели так, как будто их видели в хитром зеркале.

Маленький доктор заметил испуганное выражение лица Игер-Райт и усмехнулся с неожиданным юмором.

‘Что за комната, чтобы напиться, а, мой мальчик?’ - сказал он. ‘Когда я впервые спустился сюда, мне было примерно твоего возраста, и когда я вошел в эту комнату, я подумал, что был пьян. Сейчас я к этому привык. Когда я чувствую, что мне немного не по себе, я иду и смотрю на свой операционный стол, и если у него ножки, как у этого шкафа, то, черт возьми, я знаю, что пьян.’

Казалось, он сосредоточился на Игер-Райт, и причина его интереса вскоре стала очевидной.

‘В деревне я слышал, что вы пишете книгу?’ - заметил он, жестом указав им на стулья у окна. У него был странный птичий голос, и сходство усиливалось его привычкой говорить короткими отрывистыми предложениями и слегка наклонять голову набок, когда он задавал вопрос.

‘Вы не должны удивляться", - продолжил он, когда молодой человек непонимающе посмотрел на него. ‘Незнакомцы - это здесь событие. Все о них говорят. Когда я сегодня утром совершал обход, все были в восторге от вашего приезда. Человек, который пишет книгу, все еще является здесь чем-то вроде редкости. Я горжусь знакомством с вами, сэр.’

Нетерпеливый Райт бросил свирепый взгляд на Кэмпиона и улыбнулся хозяину с подобающей благодарностью.

Гаффи, балансируя своим огромным телом на одном из нелепых стульев, печально смотрел перед собой. Он был убежден, что вечер будет потрачен впустую.

‘Бокал портвейна?’ - спросил доктор. ‘Думаю, я могу порекомендовать его. Это из погреба моего дяди. Я сам не большой любитель портвейна, но этот мне начал нравиться. Когда я пришел, в подвале было полно портвейна.’

Он открыл совершенно неожиданный шкафчик в отделке панелями и достал графин и бокалы такой изысканной огранки и цвета, что в них было легко узнать музейные экспонаты. Глубокий насыщенный красный цвет вина обещал хорошее, но только когда они попробовали его, истина дошла до них. Гаффи и Кэмпион обменялись взглядами, и Игер-Райт держал свой бокал еще более почтительно, чем раньше.

‘ Вы — вы сказали, что у вас было много этого, сэр? ’ рискнул спросить он.

‘Погреб полон", - весело сказал доктор. "Вкусно, не правда ли? Должно быть, очень старое’.

На вечеринку опустился мрак. Что человек мог прожить сорок лет с полным погребом бесценного вина и, возможно, даже выпить его — кощунственная мысль! — напиться ею, не осознавая ее ценности, было, по крайней мере, для Игер-Райт и Гаффи трагическим и ужасным открытием.

Пока они пили, приветливая напыщенность маленького доктора стала менее заметной. Сидя в огромном кресле с бесценным бокалом в руке и в полумраке комнаты, подчеркивающем глубину цвета его пиджака, он стал не столько человеком, сколько персонажем; странным маленьким персонажем в своем большом ароматном мавзолее дома.

Разговор был очень общим. Доктор был на удивление неосведомлен в большинстве современных тем. Политика прошла мимо него, и единственными именами, которые его интересовали, были имена ушедшей эпохи.

Однако, как только они коснулись архитектуры церкви напротив, он сразу же расцвел, продемонстрировав богатство архаичных знаний, подкрепленных здравой оригинальной мыслью, которая поразила их.

Постепенно, по мере того как вечер подходил к концу, свет померк, и тени в