Танец теней - Яков Осканов Страница 46

Я машинально сунул руку в карман, достал по привычке монетку и подбросил её. Серебряный пятиалтынный взвился в воздух — и тут в коридоре послышался явственный шорох. Я вздрогнул и обернулся. Он был негромким, но в тишине безлюдного дома прозвучал так отчётливо, что не оставлял сомнений в своей реальности.

Рука дёрнулась, и пальцы сами сжали рукоять нагана. Монетка упала; краем глаза я заметил, как она покатилась, но всё моё внимание было приковано к дверному проёму напротив.

Я приподнялся с кровати и, держа оружие наготове, тихо подкрался к дверному проёму. Рывком выглянул в проход, выставив перед собой пистолет. Половица едва скрипнула под ногой — и тут же вдоль стены метнулась лесная мышь, юркнула в щель у порога и исчезла. Опасность оказалась мнимой, но мне потребовалось некоторое время, чтобы ослабить враз натянувшиеся нервы.

Я ещё раз всмотрелся в коридор, убедился, что он пуст, и вернулся в комнату. Монетка, мне показалось, закатилась под кровать. Я наклонился, пытаясь разглядеть её там, но тщетно. Потом пошарил рукой — так же без результата. Чтобы не тратить время, я ухватился за край и попытался отодвинуть кровать от стены. Она была тяжёлой и нехотя поддалась, будто вросла в своё место.

Послышался странный звук, будто что-то с глухим стуком упало на пол. Я с усилием отодвинул кровать ещё дальше и заглянул в образовавшийся просвет. Там, на пыльных досках, лежал мой пятиалтынник, а рядом с ним толстая тетрадь с голубой обложкой. Похоже, она была зажата между изголовьем и стеной и в результате моей возни покинула своё «укрытие».

Я нагнулся, поднял монету и сунул её обратно в карман. Затем подобрал находку с пола. На первый взгляд ничего особенного, но место и способ, каким её спрятали, говорили сами за себя. Я был в комнате Сони, и вещь оказалась заткнута за изголовье кровати — именно так прячут дети, уверенные, что взрослые не станут проверять.

Вспомнились и слова доктора Соколова: он говорил, что просил Соню вести записи, чтобы потом по ним судить, помогает ли вода из озера. Всё складывалось слишком точно, чтобы ошибиться: в руках у меня был её дневник.

Я повертел дневник в руках и убедился, что большая часть листов исписана. Мне не хотелось читать его в этой заброшенной детской. Поэтому я вернулся в гостиную, где лежали мои вещи. В бутылке оставалось всего несколько добрых глотков полюбившегося мне коньяка, и теперь у меня был повод не беречь его. Хотелось отметить находку, а заодно и выкурить трубку, читая первые страницы.

Я откупорил бутылку и сделал глоток. Обжигающий напиток напомнил мне о том, что жизнь прекрасна, ибо вся атмосфера мёртвого дома пыталась внушить мне обратное. Я раскурил трубку и присел на диван. Некоторое время мешкал, опасаясь, что не найду ничего полезного в строках, написанных Соней, и снова зайду в тупик. Но потом отбросил эти мысли. Зачем переживать из-за того, что сам надумал? Вот прочитаю и решу: радоваться или печалиться.

Я раскрыл тетрадь и задержался на первых строках. Голова вдруг стала тяжёлой, и я поймал себя на том, что приходится щуриться — буквы будто плыли, теряя чёткость. Похоже, вчерашняя ночь и тяготы таёжной жизни не прошли даром. Буквы кривились по-детски неровно, и мне показалось, будто я слышу голос, которого никогда прежде не слышал. Голос Сони — не живой, а рождающийся прямо из пожелтевших хрупких страниц, тонкий, доверчивый, будто она сама сидела рядом и читала мне вслух. По мере того как я вчитывался, строки уводили меня прочь из мёртвого дома в дом живой, полный людей и надежд, где ещё не угадывалась тяжёлая поступь рока и не проступало будущее запустение.

Глава 16. Суздалев и дневник Софьи

Первое мая.

Сегодня я открываю эту тетрадь и не знаю, как начать. Может быть, так, как пишут в книгах: “Дорогой мой дневник”? Или лучше: «Мой дорогой друг!». Пожалуй, начну именно так.

Мой дорогой друг! Михаил Юрьевич, мой доктор в столице, посоветовал мне завести тебя, чтобы впоследствии он мог узнать, как я себя чувствовала все дни, пока живу с отцом в Ирие. Он сказал также, что привычка ежедневно писать полезна для здоровья и помогает от скуки, особенно тем, кто часто остаётся один.

Впрочем, я уже давно привыкла к одиночеству. С моим недугом нелегко заводить друзей: сперва все жалеют, потом — сторонятся. Так что теперь ты мой самый близкий друг. Я буду рассказывать тебе всё, что не решусь поведать остальным.

Сегодня мы прибыли в Ирий. Путь был долгим, и добрались мы лишь к закату. Всё здесь кажется непривычным, но удивительно красивым: воздух тих, и сад будто дышит тёплым светом.

С дороги все изрядно утомились, поужинали и разошлись по комнатам.

А я, хоть и чувствую усталость, всё же решила непременно сделать первую запись, чтобы она сохранила сегодняшний вечер.

Спокойной ночи, мой дорогой дневник.

Второе мая.

Мой дорогой друг!

Решила перед сном сделать запись.

Весь день я ходила по дому и не могла поверить, что мы будем тут жить. Он стоит на берегу прекрасного озера и похож на большой светлый терем из старинной сказки. Здесь всюду светло, окна глядят в лес, и даже воздух какой-то звонкий.

Папа говорит, что назвал усадьбу Ирием. Так наши предки называли прекрасную сказочную страну. И это имя отлично подходит месту, где стоит наш новый дом — всё здесь будто в раю. По утрам над озером плавают туманы, и мы, будто живём на небесах среди облаков.

Днём господин профессор (его зовут Август Альбертович, но отец зовёт просто “профессор”) показывал мне стеклянные сосуды и медные трубки, а я не смела ничего трогать. Он говорил о каком-то опыте, и я почти ничего не поняла, но притворилась, будто понимаю. Потом он улыбнулся и сказал: “Вы очень внимательная барышня”. Я покраснела и не знала, что сказать от смущения. Он добрый, хоть и говорит странно — смешно выговаривая слова.

Когда стемнело, я вышла в сад. Озеро тихо светилось, будто в нём горели звёзды. Я долго стояла у берега, и мне казалось, что я в