Роковые обстоятельства - Олег Валентинович Суворов Страница 37

можно вспомнить знаменитое библейское «избиение младенцев» царем Иродом, который стремился уберечь свою власть от угрозы со стороны будущего Мессии. Пожалуй, это самый яркий пример террора против нового поколения, хотя и до этого встречались случаи истребления целых групп населения и даже народностей. Такой террор в дальнейшем становится определяющим, хотя, безусловно, наравне с ним продолжает существовать и террор против правителей, о чем свидетельствует и одно из самых знаменитых покушений средневековья, — убийство Равальяком французского короля Генриха IV. Та же Варфоломеевская ночь, которую данный король сумел пережить, является примером массового террора католиков против гугенотов, а костры инквизиции — это пылающие вехи жестокого и бессмысленного террора против инакомыслящих!

В семнадцатом и восемнадцатом веках террор по национальному или религиозному признаку уступает место социальному террору — против целых классов. Пугачев и Разин истребляли дворян только за то, что они дворяне, а якобинцы не задумываясь умерщвляли аристократов и духовенство. Основанием для так называемых республиканских свадеб, когда аристократов топили в реке, связывая попарно — мужчину с женщиной, — могли служить столь незначительные детали, как покрой платья или руки без мозолей…

Денис прищурился, пытаясь рассмотреть руки самого говорившего. Судя по тонкости и худобе пальцев, они вряд ли когда-либо держали топор или лопату!

— …Впрочем, и аристократы отвечали террором! Вспомним красавицу Шарлотту Корде, заколовшую кинжалом Марата прямо в ванной, где он отмокал от пролитой по его приказаниям крови. Однако стоит ли нам сегодня зацикливаться на убийстве нового царя или его сановников? — продолжал вдохновенно витийствовать оратор. — Чем более демократичным становится государство, тем больший смысл приобретает террор против рядовых граждан, способный расшатать сами устои. Какой смысл убивать подданных какого-нибудь короля, если от них не зависит назначение его преемника? Но убийство граждан американской республики способно породить прямой кризис власти! Будущее за массовым революционным движением, а потому мы еще увидим террор против целых наций. И какое же чудовищно-величественное это будет зрелище! — тут он сильно раскашлялся и был вынужден прервать свою речь, которой большинство присутствующих внимали с восторгом, а некоторые, в том числе и Винокуров, с откровенным ужасом.

— Он же безумец! — горячо заговорил Денис, стоило им с Ливневым покинуть этот дом. — У него запущенная стадия чахотки, и одной ногой он уже стоит в могиле, но при этом мечтает о массовом истреблении людей!

Будущий юрист молча пожал плечами, однако выглядел он несколько смущенным, и Денис продолжал наседать. Прежде он и помыслить не мог, что его друг Петька способен всерьез интересоваться чем-то иным, кроме дружеских попоек и прогулок к девочкам, поэтому обнаруженное сегодня политическое увлечение Ливнева оказалось для него неприятной неожиданностью.

— И как только тебя угораздило к ним пристать? — настойчиво интересовался он. — Ты хоть соображаешь, насколько это опасно?

— Да понимаешь, брат, — нехотя заговорил Ливнев, — все как-то само собой получилось…

— Врешь!

— Ладно, вру! Считай, что ты меня разоблачил! А пристал я к ним из чувства личной обиды…

— Как это? На кого?

— Да на державу, государя-императора и его верных охранников-держиморд, — начал горячиться Ливнев, — гнусно поругавших мою гордую и свободную личность!

— Что за чушь!

— Нет, брат, совсем не чушь, ты лучше послушай, как дело было… — И Петр принялся рассказывать.

Денис слушал приятеля и не переставал изумляться. Оказывается, «гнусное поругание свободной личности» Ливнева случилось в прошлом месяце. Преисполненный самых что ни на есть верноподданных чувств, слегка подвыпивший Петька отправился на Московский вокзал встречать царский поезд, на котором Александр III возвращался в свою столицу после традиционной коронации в Успенском соборе Московского кремля.

На привокзальной площади, когда он, по его собственным словам, стремился «всячески выразить свою преданность новопомазанному монарху» (и, по всей видимости, делал это в соответствии со своим необузданным нравом — то есть слишком шумно и буйно), — его выхватили из толпы переодетые в штатское агенты охранного отделения и передали в руки жандармам.

— Для начала мне как следует надраили морду, — обиженно рассказывал Ливнев, — да еще основательно вываляли в снегу. Черт бы подрал этих опричников! Затем потащили в участок и там, обыскав до нитки, учинили форменный допрос с пристрастием. Представляешь, все допытывались — не бомбист ли, не нигилист ли, и не было ли у меня какого злоумышления на государя-императора! А в конце предъявили обвинение не больше и не меньше, как в «оскорблении величества»!

— Но ведь потом-то разобрались и отпустили?

— Когда — потом? — разъярился Ливнев. — После того как целые сутки избитым продержали в участке вместе с ворьем и еще какой-то вшивой сволочью, не накормив даже коркой хлеба? Вот после этого я и подумал: «Ах, так, подлецы вы этакие! Вы все пытали — не бомбист или нигилист, так вот теперь назло вам таковым и стану!»

— Да ведь это же глупо!

— А бить морду за просто так не глупо? Обидно же, брат, когда унижают в лучших чувствах! На державу обидно! Вот я вам с Гришкой все больше смешные случаи рассказываю, а сколько в нашей империи жутких курьезов, от которых мороз по коже! Всех арестантов, идущих по этапу, должны заковывать в кандалы, но если у кого-то из них нет одной ноги и надевать кандалы не на что, то они им все равно выдают, и арестанты вынуждены таскать их с собой в мешке! А так называемые должники, томящиеся в долговых ямах! Больную крестьянку, упавшую в обморок прямо на улице, доставляют в больницу, семь месяцев лечат, а потом выставляют несчастной счет за лечение. Оплатить его она, разумеется, не может, следовательно, становится государственной должницей и препровождается в тюрьму «впредь до удовлетворения претензии»!

Ливнев расходился все больше, а Денис, не узнавая приятеля, подавленно внимал.

— А полнейший произвол идиотского начальства! — продолжал Петр. — Да таких случаев просто не счесть! Мещанина и извозчика целый месяц держат под стражей, обвинив в праздной езде по улицам! У вора отбирают тулуп и возвращают хозяевам, но потом спохватываются, что он был возвращен без оценки, и тогда хозяев по этапу доставляют из Рязанской губернии в Москву, чтобы они представили злосчастный тулуп! Солдатка заявляет о краже белья, пристав для виду обыскивает ее соседей, а затем лезет к ней за лаской. Получив отказ, он обыскивает саму солдатку, находит у нее какую-то металлическую железяку, после чего немедленно вызывает эксперта и заводит дело «о злоумышлении». Да разве только низшие сословия страдают! Тот же генерал-губернатор Москвы в свое время представил шефу жандармов список подозрительных лиц, вся вина которых обозначалась словом «славянофил», с припиской — «стремится к возмущению и на все готовый». Эх, да что говорить! Я, брат, даже