Возвращение Явленной - Евгений Евгеньевич Сухов Страница 2

Сразу после прибытия Троцкого в Свияжск к нему на доклад явился комендант бронепоезда Алексей Попов. Вытянувшись в струнку перед наркомом, он четко и строго по уставу доложил о своем выходе из Казани. Этот офицер с безукоризненной выправкой, имевший за плечами серьезную армейскую школу, смотрелся полным контрастом развалу и деморализации, царившим в армии.

Последние две ночи нарком не сомкнул глаз. До места назначения добирались с боями: бронепоезд многократно подвергался авиационным налетам и артиллерийским обстрелам со стороны белых, и его экипаж порой был вынужден принимать участие в боевых действиях и отбивать пулеметные атаки. А еще Троцкому пришлось лично сочинять агитационные листовки, которые тут же печатались в типографии поезда. Ему смертельно хотелось спать, но никто из его окружения ни на секунду не должен был усомниться в его слабости. Каждый из них должен видеть, что нарком создан из металла и кожи, замешанной на доброй порции пороха.

Троцкий посмотрел на большой сруб, возвышавшийся на пригорке, с широкими окнами, украшенными резными синими наличниками; затем перевел взгляд на крутой склон, поросший деревьями, переходящими на верхушке пригорка в густой ельник. Предполагалось, что именно здесь он передохнет в ближайшие несколько часов, но насущные дела требовали его непременного присутствия.

Презрительно отвернувшись от коменданта бронепоезда, Троцкий едко поинтересовался:

— Каковы потери экипажа бронепоезда?

Алексей Попов заметно расслабился. Кажется, гроза прошла стороной, — нарком не так суров, как о нем рассказывают в войсках.

Его плечи, словно смахнув с себя напряжение, слегка опустились, и он с облегчением произнес:

— Слава Богу, обошлось без жертв. Нет ни раненых, ни убитых.

Охрана, красной кожаной стеной отделявшая наркома от остальных командиров, бдительно посматривала по сторонам.

Лев Троцкий посмотрел на торчавшие неподалеку кусты, сквозь которые просматривалось сельское кладбище с почерневшими от времени крестами с поржавевшими табличками, и, чуть закинув голову назад, с вызовом глянул на коменданта. Тот в ответ немигающими глазами уставился на наркома, мысленно проклиная свой двухметровый рост. Очки на суховатом лице Троцкого зловеще блеснули:

— Отсутствие раненых и убитых означает одно… Что вы покинули Казань без боя!

— Товарищ нарком, мы пробивались через батальон, грамотно защищались. Это подтвердит кто угодно…

— Или почти без боя, — прервал Троцкий. — Вы должны были умереть во имя мировой революции!

— Товарищ Троцкий, я сделал все возможное, чтобы сберечь людей. Это были в основном рабочие, которые никогда прежде не держали в руках оружие, их смерть не принесла бы пользы нашей революции. Важно другое: обучить их, а потом идти с ними в бой!

Вы отстраняетесь от должности коменданта бронепоезда и пойдете рядовым в пехоту!

Плечи Попова снова судорожно поднялись, отчего он стал казаться еще выше, в линзах наркомовских очков он увидел свое отражение:

— Для меня это не наказание, а награда. Я готов служить в Красной армии и рядовым. Разрешите идти?

— Ступайте.

Четко развернувшись, комендант бронепоезда строевым шагом отошел от наркома.

Следующим докладчиком был латыш по фамилии Озол — председатель полкового комитета 4-го Латышского советского полка. Невысокий, кряжистый, как столетний дуб, с грубоватым деревенским лицом и крепкими крестьянскими ладонями, он, не заботясь о строевой выправке и отринув должный пиетет, принялся как равному рассказывать Троцкому, что его полк устал от военных действий и солдатам требуется немедленная замена, что они должны отдохнуть и восстановить силы. Стараясь поймать взгляд наркома, председатель полкового комитета говорил с большим жаром:

— Товарищ нарком, говорю вам со всей большевистской прямотой, если вы нам откажете в нашем законном праве провести ротацию уставших революционных солдат, то мы покинем свои боевые позиции, что приведет к гибельным последствиям для Восточного фронта.

Приподняв волевой раздвоенный подбородок, Озол терпеливо дожидался ответа от нахмурившегося наркома. Немного поодаль, за спинами людей в кожаных куртках, стоял весь полковой комитет. Костлявое лицо Льва Троцкого напряглось, темные глаза налились кровью, кожа на скулах натянулась и словно была готова треснуть по морщинам.

— Арестовать предателя революции! — приказал Троцкий. — Под трибунал его!

Комиссары в кожанках немедленно бросились исполнять приказ: вывернув председателю полкового комитета руки, они без всякой жалости поволокли его в сторону каменного сарая, исполнявшего функции гауптвахты.

Повернувшись к собравшимся, Троцкий хорошо поставленным голосом заговорил с жаром:

— С этой минуты мы будем беспощадно и со всей революционной строгостью бороться с разного рода паникерами и трусами! Сегодня же будет издан приказ, что комиссары и командиры отрядов вправе расстреливать на месте каждого дезертира и труса! А теперь — разойтись! Командирам заняться боеготовностью красноармейцев.

Поезд, усиленный по правилам военного времени, сопровождали отряд латышских стрелков, моряки Балтийского флота, эскадрон кавалеристов, пулеметчиков и самокатчиков. В свою свиту Троцкий включил людей разных политических взглядов: комиссаров, подготовленных для агитационной работы, а также бывших царских генералов и старших офицеров, которым в ближайшие дни предстояло занять командные должности в Красной армии. Некоторые из «бывших» уже дважды изменили данной присяге, сначала — Николаю Второму, затем — Временному правительству, а потому не видели ничего дурного в том, чтобы послужить нарождающейся власти. Но были среди них и те, кто, оставаясь верным данной присяге, был призван на службу в Красную армию по принуждению.

Первое впечатление наркома Троцкого от Красной армии было обескураживающим, главный вывод был таков: эта рыхлая и пестро одетая людская масса без знаков различия не имеет никакого понятия о воинской дисциплине и — что хуже всего — совершенно не боеспособна!

И вот сейчас находящиеся здесь офицеры — такие разные по политическим взглядам, возрасту, званию — должны были готовиться к тому, чтобы победить в предстоящем сражении, прекрасно осознавая, что без них эта Рабоче-крестьянская армия обречена.

Приехав в Свияжск, находившийся на линии рассредоточения Восточного фронта, бывшие военспецы принялись служить новой власти с таким рвением, какое от них никак не ожидалось и каковое не обнаруживалось в прежние годы при царе-батюшке. Казалось, что они и сами немало удивлены этим. Общая картина рабоче-крестьянского воинства была удручающей: это были не воинские подразделения, скрепленные присягой, долгом и дисциплиной, а обыкновенные крупные разбойные формирования, пожелавшие отправиться к театру военных действий исключительно ради наживы. И вот из этой аморфной массы, состоявшей из мобилизованных из окрестных сел крестьян, бандитов-партизан, дезертиров, оставивших линию фронта, теперь начали уверенно лепить роты, батальоны, полки, применяя как кнут, так и пряник. Ежедневную муштру на плацу и полковые учения чередовали с жаркой баней, сытым пайком, крепким табаком и несмолкающей коммунистической агитацией, которая вскоре стала приносить положительные результаты.

Красная армия, построенная по царскому образцу, где даже интенданты со снабженцами были из