Не убивай меня больше - Екатерина Николаевна Островская Страница 4

информированный в Глинске человек, — объяснила Светлана Петровна, — и даже не потому, что я была главным редактором районной газеты. Просто я умела общаться с людьми, доверительно с ними беседовать, со всеми ладила, и со мной делились любой информацией. Меня весь город знал. Газета прежде называлась «Глинский рабочий» и была, как водилось в прежние времена, органом парткома, профкома и комсомольской организации кирпичного завода. Завод назывался по старинке кирпичным, хотя на нем еще в советские времена выпускались не только кирпичи, но и железобетонные конструкции — там был огромный цех этих изделий, едва ли не больше остального завода… Я училась в Петербурге на заочном журфака и работала как раз в заводской газете, но денег там почти не платили; коллектив редакции разбежался. Осталась одна я и за редактора, и за ответственного секретаря, и за фотографа, и за всех корреспондентов. Это было на втором курсе, когда знаний и опыта у меня почти не было. Но я старалась. И тут у завода появился новый собственник Николай Захарович Локтев — местный олигарх. Он меня вызвал и сообщил, что газета ему нужна как собаке пятая нога, но он договорился, что передаст ее на баланс районной администрации. А меня он просит остаться редактором и даже будет платить мне лично, если я буду продолжать писать о его заводе как о современном предприятии, лидере строительной индустрии региона. Так я стала работать и на него, и на городскую администрацию. Больше, разумеется, на Николая Захаровича. Но денег все равно не хватало, работала одна я, а муж мой… Да и не было у меня нормального мужа. Уехал на Север за большим рублем, обещал нас с дочкой вызвать, но ни длинных рублей, ни вызовов мы не увидели. Алименты и те не платил. Мама помогала как могла, но у нее пенсия и вовсе копеечная была…

— Я все это уже слышала, — призналась кузина, — ты лучше про убийства девочек расскажи. Ведь убийца зашел сегодня в наш ресторан как к себе домой, и никто ему ничего не сказал. Ты что, с ним хорошо знакома была?

— С его мамой. Не то что дружила, но общалась с ней тесно. Она была в школе завучем и преподавала историю. И вела в моей газете постоянную рубрику, где рассказывала о прошлом нашего города, об истории каждого старинного здания и о людях, которые там жили. Очень интересные были материалы. Гонорарного фонда у меня не было, но она работала не за деньги, а за идею, как и в школе. Тогда ведь учителя совсем крохи получали, и многие из них ненавидели и свою работу, и школу, и всех своих учеников. У того же Леши Снегирева была классная руководительница, которая гнобила всех. Был у них в классе Ваня Жуков, который часто опаздывал, и каждый раз она спрашивала его: «Опять письмо дедушке отправлял? Не забыл написать „На деревню Константину Макаровичу“?» А дети злые и каждый раз хохотали. Кроме Леши Снегирева и третьего их друга — Васи Колобова. Над Колобовым она не издевалась, потому что у того папа был заместитель начальника РУВД по следствию, а потом и вовсе стал начальником районного управления. Вот Снегиреву доставалось, потому что злобной училке было плевать, кто у Лешки мама. Училка не ученику, а себе пыталась доказать, что она не тварь, а право имеет — хамить сыну завуча.

— Как-то ты уж очень издалека начала.

— Это очень важно, потому что, когда Лешу Снегирева стали подозревать в серийных убийствах, делом начал заниматься его друг Ваня Колобов, который к тому времени уже был в нашем РУВД старшим следователем, а его папа перебрался в областное управление на генеральскую должность. Но Ваню Колобка тут же отстранили от следствия: из Москвы примчалась бригада, потому что подобных случаев по стране оказалось достаточно много. Тогда тоже, как и сейчас, было лето, и вот на берегу лесного озера нашли труп истерзанной девушки. Хотя нет, тогда была весна, потому что возле озера находился летний лагерь, в который дети еще не въехали, а в корпусах шел ремонт. И вот один из рабочих обнаружил тело. А поскольку рабочие были мигрантами, то взяли их всех и на цугундер, как говорил наш дедушка, которого ты не помнишь. Начали узбеков трясти, но те ни в какую. А случай оказался уж очень похож на тот, что был за несколько лет перед тем в том самом овраге… Убитая девушка наша местная, из мастерской росписи изразцов после обжига, и кто-то видел, как она садилась на мотоцикл к парню в кожаной куртке и в мотоциклетном шлеме. А у нас половина мужиков — байкеры. Не у всех, конечно, «кавасаки» имеется, но «иж-планета» или «ява» почти у каждого. Хотя свидетель показал, что байк был, скорее всего, импортный. После убийства девушки из мастерской росписи весь город стоял на ушах, и тут вдруг еще новый случай. — Светлана вздохнула и продолжила: — И ведь напали не просто на какую-то там поскакушку с кирпичного завода, а на хорошую девочку. Ей было тогда пятнадцать, но выглядела лет на тринадцать — ножки тоненькие, как прутики, и голосок совсем уж детский. Нашли ее на карьере. У нас тут помимо упомянутого лесного озера старый карьер имеется, из которого с древних времен глину добывали. Кирпичи из нее делали. У нас тут хорошая кембрийская глина — совсем не жирная, без примесей, без включения известняков, из нее самые лучшие кирпичи получаются. Изразцы у нас всегда делали — едва ли не лучшие в России. За долгие годы выкопали такую яму, что получилось огромное озеро, очень глубокое… А вокруг теперь сосновый лес. И рыбы там много…

— Ты себя слышишь? — перебила ее сестра. — Я с тобой про кошмарные убийства, а ты про кирпичи и про какую-то рыбу.

— Так это я к тому, чтобы ты поняла, как тут все взаимосвязано.

— Да я давно уже поняла, что попала в фильм ужасов. Ты рассказывай давай.

— Так вот: девочку обнаружил рыболов. Уже стемнело, вечерняя зорька ушла, а вместе с ней и клев. Рыболов возвращался на своей «ниве» и увидел ее, то есть не увидел даже, а услышал, как она хрипит. Испугался сначала, хотел убежать, но все же пошел посмотреть и обнаружил девочку с перерезанным горлом. Схватил на руки, отнес в машину и в «скорую» позвонил.

— Так она жива осталась?

— Выжила, но у нее тоже повреждена трахея. Ее пытались опросить, но она молчит. То есть не молчит,