Вся наша ложь - Эллен Вон Стейл Страница 9

«Нет. Но изволь хотя бы понизить голос. Она тебя услышит».

«Может, ей стоит услышать? Может, ей стоит узнать».

«Тише. Я тебя предупреждаю… тише».

Однако за ужином они снова держались за руки. Какова бы ни была причина ссоры, наступала краткая передышка. «Хочешь еще глазированной моркови, Айла?» – с невозмутимым видом спрашивал один из них. Оправившись от боевых ран, они возвращались к мирной жизни, ко мне. У них это хорошо получалось.

Однажды утром я проснулась и обнаружила, что папа не пришел завтракать. У мамы было опухшее лицо, под глазами набрякли мешки. Она вела себя как обычно, разговаривала со мной и Мони, отвечала на мои вопросы, но если речь заходила о папе, отмалчивалась. В конце концов она извинилась и вышла из-за стола.

Я незаметно прокралась за ней словно тень. У себя в спальне мама рухнула на кровать, лицом в одеяло, ее грудь тяжело вздымалась. Я ушла – не хотелось видеть ее лицо, когда она встанет. Или выяснять, как она отнесется к слежке. Остаток дня я провела на улице.

Папа вернулся вечером. Пожалуй, неправильно было бы описать мамино состояние в тот момент как «радость». «Облегчение» – вот более подходящее слово. Она выглядела как женщина, которая сошла с карусели в парке аттракционов, куда попала не по своей воле. Все закончилось, и она была рада, что больше никогда туда не сядет.

Интересно, как поступила бы мама, знай она заранее, что произойдет на той неделе. Что ее семья никогда не будет прежней. Что в нашей жизни появится девочка и ее появление отрежет пути назад.

Временами мне хотелось, чтобы она исчезла.

В течение последующих недель, лежа в постели, я часто мечтала о том, чтобы ее вовсе не существовало. Чтобы я не увидела ее лицо и не побежала за ней в лес. Чтобы ее забрала другая семья.

После того как мы вернулись домой, по ночам я слышала голоса родителей в их большой кровати, где раньше было столько света и тепла, где я могла свернуться клубочком, уютно устроившись в безопасности и покое.

По утрам мы подолгу валялись в обнимку под кремовыми одеялами. Папины волосы, примятые на затылке, спереди торчали вихрами. Зажатая посередке, я возбужденно дрыгала ногами, мечтая продлить драгоценные мгновения. Однако стоило маме упомянуть бекон и французские тосты, шепнуть мне на ухо обещание, как я вскакивала. Мы редко проводили выходные дома. Всегда находился какой-нибудь фестиваль, ресторан, книжный магазин или кофейня, куда можно было отправиться втроем. В нашем мире неизменно царили счастье и любовь.

Мы существовали в неком подобии стеклянного снежного шара – тщательно воссозданная идеальная картинка.

Я осознала это уже потом. Когда стекло в шаре треснуло.

Правильно ли я все запомнила? Был ли утренний свет в их комнате настолько ярким, как я себе представляла? А французский тост – таким же сладким, как в моих воспоминаниях? Или реальность была немного скучнее, приукрашенная тем, что я видела по телевизору и о чем читала?

А затем меня возвращало к действительности. Девочка у нас в доме. Шепот родителей по ночам.

«Думаешь, она знает? Думаешь, она когда-нибудь вспомнит?»

Глава 9

1995

При любой удобной возможности я пробиралась в комнату девочки, принося своих кукол и книги. Нравились ли они ей? Знала ли она, что с ними делать? Иногда я раскрашивала вместе с ней на полу, показывая, как держать в руке толстый красный мелок. Когда ей становилось скучно, я вырезала фигуры из бумаги для поделок. Девочка неотрывно следила за тем, как щелкают ножницы. Маленькие цветные кусочки бумаги падали на пол словно конфетти.

Иногда уголки ее губ чуть заметно приподнимались в неком подобии улыбки, и она по-кукольному хлопала густыми матовыми ресницами. Я гладила ее по руке и шептала успокаивающие слова, подражая действиям Мони.

Как ни странно, Мони вела себя с девочкой совершенно естественно. Осторожно укладывала ее в постель, словно та была хрупкой бумажной куклой. Нежно расчесывала ей волосы, напевая корейскую колыбельную. Я безошибочно угадывала мелодии, которые раньше она пела мне. В сущности, они сводились к ласковому воркованию, к неизменному заверению в том, что ничего плохого не случится.

– Хорошо, хорошо, – приговаривала Мони по-корейски.

Языковой барьер не играл роли. Их связь пролегала глубже – на том уровне, где требуется только дружеское участие.

Кормила девочку тоже в основном Мони, терпеливо вкладывая ей в рот ложку за ложкой, кусочек за кусочком. Успевая вытереть салфеткой там, погладить по щеке тут. Рядом с Мони девочка словно погружалась в транс, превращалась в послушный объект, готовый делать все что ни попросишь.

Когда ее кормила мама, процесс был чисто механическим. Она монотонно подносила девочке ложку ко рту, будто совала монеты в игровой автомат, при этом избегая зрительного контакта, словно один вид девочки был для нее невыносим.

Как-то вечером Мони пошла на благотворительный вечер в корейскую церковь, и поэтому купать девочку пришлось маме. Тихий всплеск, с каким мочалка каждый раз погружалась в воду, дарил странное ощущение покоя. Я взяла желтую утку и положила девочке на грудь. Она подтолкнула игрушку пальцем, наблюдая, как та лениво направляется к маме. Потом внезапно протянула руку и коснулась маминого предплечья. Их глаза встретились.

Мама дернулась, как от удара током, и посмотрела вниз, на маленькую ручку. Затем быстро ее стряхнула и продолжила мыть девочку, словно ничего не произошло. Позже я заметила, как она слегка потерла руку, как будто на ней остался отпечаток или ожог.

По выходным, когда папа не читал лекцию или не отлучался в кампус на собрание, он много времени проводил с девочкой. Приносил домой пончики с кремом или печенье с арахисовым маслом в надежде ее разговорить, затем брал купленное угощение и отправлялся к ней в комнату. Девочка терпеливо ждала на голубом деревянном стульчике из детского кухонного гарнитура, который раньше принадлежал мне. Папа садился на розовый стульчик, несуразно вытянув длинные ноги, что придавало ему сходство с марионеткой. Я с порога наблюдала, как он подталкивает по столу угощение. Девочка пару мгновений изучала его, а затем отправляла в рот обеими руками.

– Я Патрик. А тебя как зовут?

Девочка молча глядела на него, работая челюстями.

– У тебя есть имя? Как зовут твою маму?

Она продолжала жевать, затем облизывала пальцы.

– Ты знаешь, где твоя мама? А папа?

Сколько бы вопросов ни задавал отец, ответом ему неизменно служил пустой взгляд. В конце концов терпеливое выражение на его лице сменялось разочарованием и, возможно,