Игра саламандры - Давиде Лонго Страница 8

его еще в кровати и сам понес бы на плече, как подбитого кролика. Уж не говоря о том, что от Мунджу пахнет сырой дичью, скотобойней, ливанским гашишем и подземельями Бухареста, где он вырос. В то время как долетающий до Оливо аромат, если исключить душок сырого лука изо рта Пабло и вонь «Кэмела», смешанную с гелем Галуа, – это… это… ацетон – лак для ногтей.

Ацетон, маленькие и слабые ручки, коротенькие пальцы и неуверенные движения – скорее всего, из опасения сломать ноготь… Конечно же, третий – это третья. Но кто? Джессика – нет, слишком королевская особа, а Федерика не удержала бы так долго рот на замке. Тогда остается только Гага. Точно – она. Ритуал посвящения перед принятием в свиту. Крещение на крови.

Оливо негромко хихикает. Он ведь решил уравнение.

– Ах ты, дебил, еще смеешься, зараза такая, – шипит Пабло вонючим луковым ртом прямо у самого его уха.

Один из троих открывает скрипучую дверь, ведущую на террасу. Холодный ночной воздух охватывает Оливо. Он одет в легкую тесную пижаму, которую носит с восьми лет.

Оливо знает: теперь, когда они добрались до террасы, мешок с него снимут. Во-первых, потому, что никто не поверит в самоубийство, если его сбросят с мешком на голове. Во-вторых, потому, что стягивать его, когда в нем уже будет раздробленный череп, – работа мерзкая и кропотливая, которую даже Пабло не согласился бы выполнять. Более того, он узнал специфический кожаный запах мешка – это один из тех пакетов от новехонькой обуви, которую Мунджу покупает себе каждый месяц на деньги от продажи наркотиков. Так что нетрудно представить, кто окажется перед ним, когда мешок с головы будет стянут, – молодец, Оливо, на самом деле ты многое знаешь для человека, чей мозг вот-вот разлетится по всему двору.

Капюшон-пакет сдернут одним рывком.

Темно, но с парковки немного подсвечивают фонари.

Их света хватает ровно настолько, чтобы Оливо мог разглядеть всех семерых, окруживших его. Пабло, Гагу и Галуа, которые притащили пленника сюда, Октавиана, разумеется придумавшего все это постановщика спектакля, Мунджу, Джессику и Федерику, терпеливо ожидающих на террасе.

– Почему рот не заклеили? – спрашивает Мунджу.

– Прости, я забыл.

Пабло достает из кармана рулон скотча и пытается оторвать кусок зубами. Полоска у него получается слишком короткая и повисает на пальцах. Пробует еще раз, пока остальные наблюдают за ним, включая Оливо, которому Галуа держит скрученные за спиной руки.

Ничего не получается. Пабло раз за разом откусывает полоску скотча, но все время слишком короткую. Минуты бегут, и ситуация становится гротескной: Оливо в пижаме терпеливо ждет, когда ему заклеят рот, допросят, не поверят и сбросят вниз. Пабло потеет и плюется кусками скотча на террасу, хотя подразумевается, что терраса должна быть незаметным и тихим местом преступления.

– Давай сюда, я сделаю! – не выдерживает Октавиан. Он единственный из всех, кто, как полагает Оливо, обладает хоть каким-то чувством юмора.

Его челюсти за один раз отхватывают кусок скотча нужного размера, и вот уже рот у пленника заклеен. Покончив с этим, Октавиан мастерски заматывает ему запястья за спиной, освобождая Галуа от обязанности держать их.

Теперь Оливо в беспомощном состоянии: рот заклеен, руки связаны, – всего-то и требовалось (!); да, похитители нынче уже не те. Не знаю, понятно ли объясняю!

– Хочу знать, как ты обнаружил. – Вот наконец-то Мунджу может спросить.

Оливо смотрит на него в упор. Слабый луч света от фонаря, казалось, ломается об огромную бычью голову и шею Мунджо, очерчивая его массивный силуэт. По сути, в тусклом свете только он и выделялся черным пятном.

– Как ты узнал, где я прячу травку? – по-новому сформулировал свой вопрос Мунджу, думая, что Оливо не расслышал.

Он, конечно, слышал, но скотч…

– Может, сейчас-то как раз и не стоило заклеивать ему рот, – замечает Гага.

Остальные переглядываются. Нехорошо, когда самые недоразвитые указывают тебе на недостатки.

Мунджу протягивает свою огромнейшую лапу и срывает клейкую ленту. К счастью, у Оливо нет усов и бороды, если только не считать небольшой подростковый пушок над губой, – во всяком случае, он-то у меня есть; охренеть как больно!

– Про мои дела, – повторяет Мунджу в третий раз. – Как ты узнал?

– Я ничего не знал, – произносит Оливо. – Не я им рассказал. – И вот теперь у него остаются только шестьдесят восемь слов.

Мунджу берет его за плечо своей ручищей весом и размером с питона и толкает к краю террасы.

Остальные молча, змейкой тянутся следом, как дружеская компания, направляющаяся в Колизей[37], чтобы посмотреть на трагедию очередного несчастного – задранного львами, заколотого гладиатором или распоротого быком, – время идет, но какие были забавы, такие и остались. Не знаю, понятно ли объясняю.

Остановились.

Перед Оливо теперь распахнулось пространство высотой в два нижних этажа – полные девять метров, ведь речь идет о старом заводе. Внизу блестит мокрый цементный двор, готовый принять внушительный кряк его черепной коробки. Он сожалеет, что Гектор и Даниела найдут его завтра утром в этой пижаме, которую никто, кроме Азы, раньше на нем не видел, – кто знает, куда провалилась эта болтливая зараза именно сейчас, когда она так сильно нужна…

– Последнее предупреждение, – говорит Мунджу.

Все, что Оливо мог сказать, он сказал и теперь молчит.

Мунджу нагибается, словно хочет связать его ботинки. У Оливо, однако, ботинок нет, так что Мунджу хватает его за голые лодыжки и опрокидывает вниз в пустоту, словно вытряхивая за окно крошки со скатерти.

Оливо падает вниз головой метра на два и зависает.

Мунджу встряхивает его еще разок, давая понять, что может отпустить в любой момент. Все будет зависеть от того, что Оливо намерен рассказать. Хотя, вероятно, при любом раскладе он окажется внизу, но только после признания.

Оливо раскачивается, как маятник, повернутый лицом к окну второго этажа. А развернули бы его в другую сторону, Оливо увидел бы лес, отделяющий их от остального мира, и дорогу, которая пересекает лес, и каждый день по ней сюда приходят воспитатели, директриса, поставщики, ремонтники отопления, малочисленные родственники, навещающие и…

– И что теперь, взбалмошная голова? – слышит он шепот.

Моргнув, он вдруг видит совсем рядом со своим носом лицо Азы.

Она открыла окно и опирается на подоконник. Оливо не представляет, как она забралась в комнату Федерики и Гаги, но сейчас это кажется ему наименьшей проблемой.

– Скажешь или нет? – свысока поторапливает его низкий голос Мунджу. – У меня уже руки устали. Скоро придется тебя отпустить.

– Помоги мне! – тихо и коротко шепчет Оливо, чтобы не разбрасываться словами, которые, скорее всего, ему еще понадобятся.

– Что говоришь? – спрашивает Аза и, как