Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина Страница 7

В 1923 году Елена родила дочь. Назвали девочку Глафирой. Константин был счастлив. Арон сухо поздравил, но на «родины» не пришел. Он вообще стал приходить домой нечасто. Елену это обстоятельство только радовало.

На следующий день после Глафириных крестин в дверь комнаты постучали. Константин был на почте, Елена укладывала дочку спать. Вошел Арон — в защитном френче, туго подпоясанном ремнем, и галифе, заправленных в сапоги. Подарив для младенца серебряную ложечку, он перешел к делу:

— Послушай, Лена, я хочу сделать тебе достаточно щекотливое предложение. Только не отказывайся сразу, подумай.

Елена насторожилась, маленькая Фира, словно почувствовав неладное, захныкала.

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж.

— Вы что, с ума сошли? — Елена опешила.

— Я же просил, не отказывайся сразу, сначала послушай. Все бумаги на арест твоего мужа подписаны. Я своей властью могу придержать их на пару недель. Думаю, этого времени хватит, чтобы развестись с ним и зарегистрировать брак со мной. Девочку вашу я удочерю.

— Но…

— Никаких «но» быть не может. Твой муж участвует в заговоре церковников против советской власти. Результат один — расстрел. Ты, если откажешься, отправишься за ним. Муж и жена — одна сатана. Ты верующая, в церкви поешь, племянница дьякона. Вполне достаточно.

— Убирайтесь вон! — опомнилась Елена.

Арон усмехнулся, встал и пошел было к двери, но вдруг резко повернулся, схватил Елену за плечи и прижал к стене. Его черные, горящие неведомым пламенем глаза оказались радом с ее глазами, прозрачно-голубыми.

— Дура! — прорычал он и впился губами в ее губы. Она пыталась сопротивляться, но силы были слишком неравными. — Вы все обречены. И ты, и твой муж, и твоя дочь. Я хочу тебя спасти. Я тебя полюбил, как только увидел. И мне плевать на твоего бога, на твою церковь, на все. Я знаю, вы, христиане, хотите быть мучениками. Но, может, твоя дочь не хочет быть мученицей. Подумай о ней. Подумай! И соглашайся. Ты ничего не можешь изменить. Если скажешь мужу хоть слово и он попытается скрыться, его все равно найдут, но тебя расстреляют первой.

И он снова стал целовать ее, все крепче и крепче прижимая к себе.

— Скажи «да»! — настаивал он.

И Елена сдалась.

Вечером, когда Константин вернулся с работы, она, не глядя ему в глаза, сказала, что уходит от него. К соседу. Что они давно друг друга любят. И что Глафира — его дочь.

Глава 5

Елена ожидала чего угодно: упреков, криков — но только не ледяного молчания. Константин сел на кровать, сложил руки на груди и тяжелым неподвижным взглядом следил, как она собирает вещи.

«Я делаю это ради Фирочки», — твердила про себя Елена.

Через несколько дней ее брак с Константином остался в прошлом. Она стала Еленой Михайловной Зильберштейн. Арон официально удочерил Глафиру, девочку записали еврейкой и дали ей другое имя — Эсфирь, чтобы не нужно было привыкать к новому сокращению.

Константин с Еленой не разговаривал. Старался уходить пораньше и приходить попозже. Сталкиваясь с кем-нибудь из них в коридоре или на кухне, молча отворачивался.

«Ничего, потерпи еще несколько дней», — успокаивал Елену Арон.

Сжав зубы, она терпела, хотя и с большим трудом. «Скорей бы!» — стучало в голове, когда Константин встречался ей в коридоре. Невыносимо было смотреть на него — любимого, которого она предала. Невыносимо было знать, что ему осталось жить совсем немного, — знать и молчать. Ведь он мог хотя бы по-христиански подготовиться к смерти, если не оставалось ничего другого. Но страх, липкий, животный страх, был сильнее любви и совести. Страх за себя — чего там скрывать! — и потом уже за дочь. Арон был ей неприятен, но страх побеждал и это чувство.

Константина забрали ночью, через две недели. Арон участвовал в аресте, Елена сидела на постели, накинув шаль поверх сорочки, и тихо плакала. Выйти в прихожую и увидеть бывшего мужа в последний раз она не решилась.

Они заняли четвертую освободившуюся комнату. Единственная оставшаяся соседка, пожилая уборщица Катя, демонстративно не замечала Елену, хотя всегда была к ней очень приветлива. А потом исчезла и она. Целыми днями Елена неподвижно сидела в одной из комнат — той, которая раньше принадлежала Константину. И даже плач дочки не сразу мог вывести ее из оцепенения.

Однажды к ней заглянула подружка по клиросу и сказала, что дядя просит ее зайти. За те месяцы, которые прошли со страшного дня, безжалостно перечеркнувшего ее жизнь, Елена ни разу не была в церкви, словно считая себя нечистой.

Дядя был болен, лежал в постели. Елена робко присела на шаткий табурет.

— Там, на столе, письмо от Кости, — заходясь кашлем, сказал старый дьякон. — Возьми, прочти.

— Что?! — прошептала Елена, едва не теряя сознание.

Оказалось, что Константина, не обвиняя ни в чем серьезном, просто выслали как «потенциальный контрреволюционный элемент». Местом жительства ему определили село Терса под Саратовом, запретив выезжать оттуда. Он писал, что устроился вполне сносно, нашел работу, спрашивал, не слышно ли чего о Елене и дочке.

Захлебываясь слезами, она рассказала дяде о том, как все произошло.

— Не зря Костя ему не доверял, — твердила она. — Ведь он…

— Подлость и предательство, Лена, вне профессии, народности и вероисповедания, — резко перебил ее дядя. — Думаю, ты поняла, что я имею в виду. Но Господь милостив, все можно исправить.

Ничего исправлять Елена не стала. Страх оказался сильнее. А еще — комфорт и достаток, которые затягивали, как тина — теплая, вязкая и дремотная…

* * *

Света замолчала, глядя в окно.

— И что было дальше? — не вытерпел Никита.

— Дальше? Смотри, уже почти приехали. Сейчас направо. Дальше у них родился дедушка Изя. Он с рождения очень тяжело болен. Какая-то редкая нервная болезнь. Ничего-ничего, а потом вдруг ни с того ни с сего страшные боли и судороги во всем теле. Жена его умерла молодой, всего тридцать шесть лет было. У них двое детей — Андрей и Анна. У дяди Андрея сын Вадим, он учится в Англии, но должен, вроде, приехать. А у тети Ани дочь Галя. Так, теперь сразу за мостом направо и вдоль речки.

— А твоя бабушка знала обо всей этой истории?

— Уже взрослой узнала, когда Арон Моисеевич умер. Ей тогда около тридцати было. Дед Изя узнал гораздо раньше, мать ему рассказала по секрету. А потом от него тетя Женя. И все остальные. Бабушка очень тяжело все пережила, она-то Арона Моисеевича любила, считала