Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн Страница 67

– Если хотите, можете отвезти его в его комнату, – сказала дежурная.

Выкатывая мистера Краули из комнаты отдыха, я заметил, что у него по-прежнему густая шевелюра, засалившаяся, однако, до такой степени, что выглядела прилизанной, и испещренная бесчисленными звездочками перхоти. Пол в коридоре был безупречно чист, но, несмотря на всепроникающий запах дезинфицирующего средства, чувствовалось, что воздух спертый, рециркулированный, словно пропущенный через чьи-то почки. Атмосфера сжатых испарений. Мы проходили комнату за комнатой, каждая из которых представляла вариацию на одну и ту же тему: старик, спящий в постели с задранным подбородком и открытым ртом, словно репетирующий смерть; старик в кресле-каталке, его сиделка поправляет постель; стоящая старуха, голая ниже пояса, ее сиделка одевает ее; старик в кресле-каталке, уставившийся на овсянку на подносе, прикрепленном к креслу; старик, спящий в постели. Комната мистера Краули – как я заметил, отдельная – была маленькой и скудно обставленной. По одной стене располагались раковина, встроенный стенной шкаф с ящиками и душ. В углу свистел тепловентилятор. На ночном столике рядом с больничной койкой стояла маленькая фотография «кодак-хром» в рамке, и я нагнулся, чтобы рассмотреть ее; невысокий темноволосый мужчина, мистер Краули, его жена и их сын, Саймон, примерно лет трех, стоящий между ними. На обороте надпись: «Квинс, Нью-Йорк, примерно 1967 год».

– Какая славная фотография, – довольно глупо брякнул я.

Он ничего не ответил, но его глаза внимательно наблюдали за мной. Я подошел к окну и посмотрел вниз, туда, где находилась стоянка автомобилей интерната. Трое санитаров в синей форме забрасывали крепко завязанные мешки с мусором в мусоровоз. Четвертый санитар мыл машину из шланга, тянувшегося из здания интерната.

Снаружи послышалось уже знакомое мне шарканье женщины в красном халате. «Эй! Я так устала!» – воскликнула она. Заглянув в дверь и, видимо, надеясь, что сумеет привлечь внимание посетителя другого пациента, старушка объявила, обращаясь прямо ко мне:

– Я так устала.

– Искренне вам сочувствую.

– Меня зовут Пат, – медленно проговорила она, словно у нее во рту было полно каши. – Он не может говорить.

Я заметил на ее халате пятна от еды.

– Я всех здесь знаю. Я так устала.

– Может быть, вам стоит посидеть и отдохнуть.

– Я не могу. – Она посмотрела на меня, жуя беззубым ртом. – У меня трое детей.

– Как я вас понимаю, Пат!

– У меня трое детей, но я не могу их найти.

– Я глубоко сочувствую вам, Пат.

– Спасибо, – сказала она глухим голосом, еле ворочая языком, – спасибо.

Она обернулась и посмотрела в конец коридора, словно размышляя о своих нескончаемых мотаниях по кругу.

– Сюда идет Джеймс, – изрекла она и зашаркала дальше.

За дверью послышались шаги, и в комнату крупным шагом вошел полный мужчина средних лет в гавайской рубашке и зеленых штанах. В руках он держал что-то вроде дощечки с зажимом. Увидев меня, он не смог скрыть удивления:

– О, мистер Краули, у вас, оказывается, гость!

Он повернулся ко мне:

– Привет, я Джеймс, парикмахер. Я пришел выяснить, когда этот почтенный джентльмен хотел бы постричься! А еще нам надо взглянуть, как выглядят наши ногти, мистер Краули. Надо, надо посмотреть! А вы, позволю себе спросить, сэр, вы, случайно, не родственник мистера Краули?

Я объяснил ему, что просто друг их семьи.

– Ну, что же, превосходно! Мистер Краули не избалован визитами! Вот только миссис Сигал, благослови ее Бог, если бы не она, этот достойный джентльмен остался бы совсем один!

Он наклонился вперед и ласково сжал худое плечо мистера Краули.

– Ну и, конечно же, я, не правда ли, мистер Краули? Мы прекрасно проводим время. Он спускается ко мне в парикмахерскую, а я ему там хорошенько мою голову, подстригаю волосы, осматриваю ногти, ну, скажем так, стараюсь привести его в приличный вид! У него, знаете ли, очень жесткие ногти. Прочистить уши и нос. Ну и если он будет чувствовать себя готовым к этому, то и хорошенько побрить. Кое-кто из девушек требует, чтобы я делал им старые прически в стилях сорокалетней давности, и я стараюсь им угодить. Не правда ли, дорогуша? – Он повернулся ко мне с заговорщическим видом. – Я знаю, что он понимает. Он не может ответить, но все понимает. Это видно по его глазам, это видно по глазам их всех. Надо только заглянуть в глаза, чтобы все понять. Но, смею сказать, когда мистер Краули прибыл сюда, он был очень умным, у него была лишь небольшая проблема, возможно, диабет, я не могу вспомнить, что именно это было. И наверное, года два или три назад он еще разговаривал. К сожалению, они движутся к закату, как дети на санках. Но мы стараемся не терять мужества, мы стараемся думать только о хорошем, не так ли, мистер Краули? Персонал, – тут он печально махнул рукой, – ну что скажешь, они перегружены, так что не стоит критиковать, но я действительно считаю, что он еще может… – Он заглянул в свой блокнот. – Запишем-ка его на завтра, ровно на десять утра.

Мистер Краули чуть приподнял руку, издав при этом какой-то звук.

– Что это, дорогуша? – спросил Джеймс. Его лицо стало настороженным. – Гм-м-м? Да? Ящик? Вы… ну да! Он хочет показать вам знаете что? Это самая потрясающая штуковина, какую я вообще когда-нибудь видел, а я работаю в этой восхитительнейшей стране надежды двадцать семь лет! – Джеймс направился к выдвижному ящику. – Знаете, ведь это он сделал, да, мистер Краули? Да! – А потом потихоньку шепнул мне: – Это было некоторое время назад, когда этот милый старикан был больше – нет, просто был еще самим собой, если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду. – Потом он извлек из ящика странную конструкцию из бечевки и старых коробок из-под овсянки. – Позвольте уж мне, тут немножко запуталось, да, мистер Краули, да-а, мы его подвесим. Видите, вы видите, это он сделал, он сам сделал эту вещицу. Какое дело, какое достижение! У нас есть несколько пожилых миляг, которые помаленьку занимаются живописью внизу, в центре ремесел, краски изумительные, но здесь – никто и никогда!

Хитроумная штуковина была подвешена с помощью палки на некотором расстоянии от передней спинки больничной койки: вертикальная цепочка из шести маленьких коробочек от хлопьев «Фростед флейкс», соединенных друг с другом веревкой. Под ними висела другая коробка, претерпевшая значительные изменения; коробка была разрезана ножницами таким образом, что у нее образовалась выпуклая крышка.

– А теперь смотрите. Нет! Вы не против того, чтобы показать это в действии, мистер Краули?

Он произнес протяжное: «Ооох», и мы покатили его к кровати. Протянув руку, он старческими паучьими пальцами осторожно потянул за одну из многочисленных веревочек. В его глазах я заметил некое подобие вдруг вспыхнувшей мысли, а значит, в золе разума еще тлел яркий уголек. Дрожащими пальцами он потянул веревочку вниз, и маленькая коробка с выгнутой крышкой стала медленно подниматься со дна вверх, внутри остальных коробок. Когда она вошла внутрь верхней коробки из-под овсянки, Краули остановил ее, потянув за другую веревочку.

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул Джеймс, наклоняясь вперед. – Там есть маленькие дверцы!

И правда – он нажал пальцами на несколько крошечных дверок, которые закачались на ленточных петлях. За открытой дверью была видна другая дверь во внутренней коробке, в точности повторявшая первую, которая тоже свободно открывалась и закрывалась.

– Ну не чудо ли? – сказал Джеймс. – Держу пари, что вы не видели ничего подобного.

Он посмотрел на часы:

– Ох! Мне уже пора к госпоже Чу. Назначенные встречи, свидания, все, знаете ли, разные дела. До скорого, дорогуша!

Он похлопал мистера Краули по руке и испарился.

Мы остались в комнате одни с висевшей перед нами хитроумной штуковиной.

– Мистер Краули, – позвал я старика, – вам известно, что ваш сын, Саймон, умер?

Он посмотрел на меня с выражением лошади, разглядывающей человека, который ничего не понимает в лошадях, и закрыл глаза. На секунду я испугался, не скончался ли он прямо в своем кресле, но он снова открыл глаза и, глядя в сторону, вздохнул. Из его груди непроизвольно вырвался какой-то жалобный скулящий всхлип, возможно, служивший выражением глубокого горя. Мы сидели в полной тишине. Я придвинулся поближе к игрушечному лифту и осмотрел его более внимательно. Мистер Краули, видимо, пытался нарисовать снаружи и внутри каждой коробки разные знаки, которые должны были обозначать кнопки, панели, окна и какие-то другие детали лифта, назначение которых мне было непонятно. Это явно стало у него навязчивой идеей. Я посмотрел на мистера Краули и увидел, что тот спит, откинув голову на подголовник инвалидной коляски и широко разинув рот. Некоторое время я молча наблюдал за ним. При каждом вдохе и выдохе у него в горле что-то булькало и дребезжало. Через минуту его глаза слегка приоткрылись, и я, глядя на него, никак не мог понять, то ли он смотрит на меня, то ли умер. Я наклонился вперед и поднес ладонь ко лбу старика, как я обычно побуждал детей закрыть глаза и отделаться от преследующих их страхов. Своего рода утешение, даваемое дружеской рукой ближнего. Мистер Краули расслабился в своем кресле, и его дыхание стало более спокойным и глубоким. Посидев с ним рядом еще несколько минут, я тихо встал и вышел из комнаты.