Ведро молока от измены - Анна Былинова Страница 5

Наталья Степановна встретила меня со скорбно поджатыми губами и в траурном черном платье. Светка у нее была единственным ребенком. По двору ходили люди, с "задов" (задний двор) раздавались голоса. Участковый Петя, приезжий следователь осматривали место преступления. Сын Светки семилетний Васютка, худенький темноволосый мальчик с зелеными глазами, сидел у поленницы и ковырял палочкой землю. Всеми забытый. Я подошла к нему, дотронулась до плечика мальчика.

– Здравствуй, Вася, – тихо сказала я.

Вася поднял на меня свои изумрудные глаза и поздоровался.

– Здрасте, теть Глаша.

– Чего делаешь?

Васька покосился на бабушку, которая стояла чуть поодаль, прижимая сухонькие кулачки к груди.

– Бабушка меня не пускает поиграть, говорит что-то с мамой случилось, и мне нельзя никуда выходить из дома. – пожаловался он.

Сзади раздались сдержанные рыдания. Наталья Степановна. Я обернулась к ней и сказала:

– Может быть, Васю к моим родителям отправить? Чего он тут… – Обведя взглядом людей, я кивнула на Васю, давая понять женщине, что мальчику тут нечего делать.

– И верно, – согласилась Наталья. – Иди, сыночек, домой к тете Глаше. Иди, там дедушка Петро, иди родимый. – она легонько подтолкнула мальчика в калитку.

До нашего дома отсюда было недалеко, мы жили от Кантимировских за три дома вверх по улице.

После того как мальчик ушел, я отправилась на задний двор. Приезжий следователь и участковый Петя тихо переговаривались, стоя внутри коровника. Следователь распоряжался привести в сельсовет всех свидетелей, Петя кивал. Увидев меня, Петя махнул мне, мол, привет.

Я подошла к калитке заднего двора, открыла ее и вышла на улицу. Дом Кантимировских стоял на бугре, сразу за двором начинался пологий спуск на поле, а дальше, вдалеке виднелась березовая роща, затем река, где мы со Светкой в детстве купались, и где сейчас купаются все деревенские жители. Под бугром, пощипывая траву, ходили стреноженные лошади. Скотине не давали пастись так близко. Издавна пастухи по утрам сгоняли скот за реку, а вечером гнали обратно в деревню. А поле под Кантимировским двором всегда предназначалось трудовым лошадям, которых никто не отпускал пастись за рекой, поскольку мало кому хочется каждый день ходить за конем в такую даль.

Вечерами мужики уводили своих коней под этот бугор и возвращались всегда этой дорогой – мимо кантимировского двора, потому что в деревню ведет одна дорога, – эта. По правую сторону бугра – молодой березняк, по левую – слишком крутой подъём.

Глава 3. Дай пожить спокойно, падла!

Целый день по двору сновал народ. В деревне принято так: если умер человек, то сразу ко двору умершего тянутся люди выразить соболезнования, спросить – нужна ли помощь. Но так как тело Светки увезли на вскрытие, то делать, по сути, было нечего. Разве что список продуктов составить к поминкам, да и просто поддержать мать убитой. Потому люди просто ходили, разговаривали, рассуждали, сколько столов поставить в доме да какого размера гроб делать – в общем, разговоры шли деловые, похоронные. Никто не говорил о том, за что и почему Костя убил свою горячо любимую жену, все эти разговоры будут вестись в отдельных избах без лишних ушей.

К вечеру народ стал расходиться. Женщины пообещали прийти, когда тело привезут. Ненадолго пришла моя мама, сказала, чтоб я Наталью Степановну к нам домой позвала ночевать. Но потом и она ушла. А я осталась с несчастной матерью Светки. Наталья ходила по пустому и гулкому дому и все время качала головой. Она уже не плакала, слез не было, лишь глаза – большие и блестящие растерянно шарили по углам, по кроватям, по огромному дисплею выключенного телевизора, словно Наталья не понимала, где находится.

– Вам нужно поспать, – сказала я. – У меня снотворное есть хорошее, таблеточку выпиваешь и уже через пятнадцать минут засыпаешь.

– Как же я здесь спать-то буду? Жутко… – пожаловалась Наталья.

– Пойдёмте к нам. У нас переночуете вместе с Васей.

Женщина вдруг встрепенулась, растерянно взглянула на меня и с тревогой в голосе спросила:

– Вася? И вправду, где Вася?

Очевидно, она забыла, что днем его отправили домой к моим родителям.

– Так у нас же, теть Наташ.

– Ну да, верно. У вас. – успокоенно проронила она. – Тогда да, я тоже у вас заночую. Постой, а корова? Корова ведь не доена.

Наталья Степановна засуетилась. Бормоча себе под нос, что корову нельзя оставлять неподоеной, она заторопилась на улицу. Я двинулась следом за ней. В сенях женщина схватила пластиковое ведро, крынку с маслом для коровьего вымени и посеменила на задний двор.

На улице уже изрядно стемнело. Это было особенно видно по свету уличного фонаря, желтым пятном распластанном на земле.

На заднем дворе в коровнике одиноко светила лампочка. Недоеная корова повернула к нам рогатую морду и нетерпеливо замычала, мол, сколько можно ждать.

– Сейчас, моя хорошая! – Наталья Степановна подошла к ней, похлопала по коровьему крупу, поискала глазами табурет. А я тем временем подошла к калитке заднего двора, через которую выпускали скот, сняла кольцо из проволоки, служившее замком, и вышла за двор. Внизу под бугром кто-то насвистывал песенку. Очевидно, кто-то из мужчин, отпускающих вечером на пастбище своих коней.

Темнота обняла деревню. Где-то отчаянно лаяла собака, ей лениво вторили другие. Мычали коровы, взывая к своим хозяйкам – кто-то, как и Наталья Степановна, еще не спешил на вечернюю дойку. Хлопали калитки, сдержанно ржали кони, позвякивала сбруя. Деревня неторопливо и, как всегда, небрежно готовилась ко сну.

Свист стал слышен громче, и из-под бугра показался хромающий человек. Прошка Крохин – деревенский пастух, или "Прошка – хромая ножка", – как его некоторые жители деревни называли за глаза.

Он шел, насвистывая какую-то песенку себе под нос, в руке он крутил лошадиный недоуздок. В детстве Прошка попал под трактор натуральным образом. Чудом уцелел, однако ногу все равно зацепило передним колесом, с тех пор Прошка хромат. Ежедневно в семь утра он ехал на коне по поселку, собирал свой «детский сад», как он выражался, и гнал скот на пастбище. А вечером своих «воспитанников» он пригонял в поселок.

– Здравствуй, Прохор, – негромко поздоровалась я.

Прошка остановился. Некоторое время постоял, видимо, не узнавая меня.

– Это я, Аглая.

– Глашка! Ну привет, – по его голосу я поняла, что он улыбается. – Темно ведь, я и не узнал тебя.

Он протянул ко мне свои длинные руки и по-братски обнял.

– Надолго к нам?

– На пару недель. Пока отпускные не