Ведро молока от измены - Анна Былинова Страница 3

В русской глубинке ведь как, – прилетел самолет, почту, пенсию привез – большое событие на селе.

Гляжу, папина нива стоит, а рядом мама. Меня увидела, руками всплеснула, словно призрак я. Ну не удивительно, я ведь ничего не сказала родителям о своем приезде, хотела сюрприз устроить.

– Доченька моя! Родная! А я гляжу – ты выходишь из самолета, думаю, ну все, крыша моя поехала! Хоспаде, радость-то какая! – воскликнула она, подойдя ко мне. Обнялись мы с мамой, расцеловались.

– Я хотела вам с папой сюрприз устроить, – улыбнулась я.

Мама погладила меня по голове. Ласково улыбаясь, она сказала:

– Удался твой сюрприз, солнышко мое!

Я огляделась и спросила:

– А чего это ты, мама, в аэропорт приехала? Ждала кого-то?

Мама отпустила меня, вдруг посерьезнела и ответила:

– Так следователь же прилетел. А я, как глава администрации, обязана встретить.

– Следователь? А что случилось?

– Ой, ты же не знаешь, – голос мамы дрогнул. – Вчера подружку твою Светочку Кантимирову убили. Муж…

Я похолодела.

– Не может быть! Как так?

– Ну вот так, доченька. Потому вовремя ты… Как раз к похоронам поспела.

Глаза начало резать, к горлу подкатил ком. Светка, Светка! Подружка моего счастливого детства. Как же так?

Глава 2. Смерть в ведре с молоком

Мама была при параде – на ней сидел светлый, легкий брючной костюм, рыжие волосы были уложены в высокую прическу. Она скороговоркой проговорила, что тело Светы нашла вчера вечером в коровнике ее мать – Наталья Степановна, и остальные подробности пообещала рассказать, как приедет домой. Потом она ласково мне улыбнулась и погладила по щеке.

– Ой, как же я рада, что ты, наконец, приехала, родная моя.

Я снова обняла ее.

– Я тоже рада, мамочка!

И я бы прям на плече ее разрыдалась от радости встречи, от грустного ее сообщения, но за ее спиной показался серый человек из самолета. Он растерянно озирался, ища глазами встречающих, хмурился от нестерпимо яркого солнца, мял пиджак, видимо, раздумывая, снимать его или нет.

– Мам, – я дернула подбородком в сторону человека, и мама обернулась. Ойкнула, шагнула к нему и официально поприветствовала:

– Здравствуйте, Иван Павлович, прошу, идёмте со мной. Участковый наш Петр подозреваемого охраняет, а я вас отвезу прямо туда.

Иван Павлович коротко кивнул.

– Доча, ты уж сама до дома доберись, а я скоро буду. – Мама снова улыбнулась мне, затем села в папину ниву, а мне пришлось с чемоданом в телегу влезать.

Поздоровалась я с женщинами, сидевшими в телеге, обнялась. Баба Шура Клопова носом зашмыгала, меня увидев, но быстро успокоилась, подслеповатыми черными глазами наблюдая за тем, как грузчики самолёт разгружают.

За глаза бабу Шуру кличут «Клопихой», побаиваются, поскольку в нашей деревне она занимает «вакансию» местной колдуньи. В каждой деревне есть своя колдунья. Подробнее о том, на чем она специализировалась, я еще расскажу.

Улыбались женщины, посмеивались, а сами так и стреляли глазами по сумочке моей от китайского Джорджа Армани. Надо сказать, хорошая у меня сумочка, настолько хорошая, что если бы оригинальная сумочка от Армани увидела эту подделку, то сама себя подделкой почувствовала и по швам бы от стыда разошлась. Разглядывали мои рваные джинсы, задерживались взглядом на смарт-часах. Ей-богу, будто зверушка я какая.

– А ты, стало быть, в Москве живешь? – спросила меня Ксюнька Куприянова, – женщина тридцати лет, довольно высокого роста, широкая в плечах и с большими мужскими ладонями.

– Живу, – растерянно ответила я. В голове у меня не выходил образ Светки.

– И что? Как там в Москве-то? – подхватила беседу востроглазая, маленькая Галка Рябинина, – бессменная продавщица в местном сельпо. По сути, коллега моя.

– СтоИт. Че ей будет? – ответила вместо меня тётка Маша Шамова и залилась хохотом, да таким задорным, что все женщины в телеге прыснули.

Смотрю я на них: они смеются, в бока друг друга толкают, и нет дела им до Светки, подружки моей.

– Пензию–то привезли? – подала голос баба Шура. – А? Глашка?

Глашка это я. Точнее, Аглая. Все меня в Москве Аглаей называют, и лишь только здесь я превращаюсь обратно в Глашку.

– Не знаю, баб Шур, – пожала я плечами.

Баба Шура недовольно зыркнула на меня и грубо сказала:

– Почто не знашь? Мать-то твоя в администрации сидит. Все вы должны знать.

«Все вы должны знать», – прям с нажимом сказала. А с чего бы? Не на почте же моя мать сидит. Логичнее ведь работника почты спросить. Так я и сказала:

– У Виталинки спросить надо.

Виталинка, – женщина лет сорока, уж как двадцать лет работница почты.

– У–у–у, когда только эту пигалицу уволють, – тихо проговорила баба Шура и, завидев Виталину, топчущуюся у самолета, довольно вежливо спросила: – Виталиночка, золотце, пензию привезли?

– Привезли, баб Шур, привезли! – приветливо ответила Виталина.

Зачем увольнять такую прелестную работницу я у бабы Шуры не стала спрашивать. Ясно, что старушка недолюбливает женщину, а ввиду того, что та ей раз в месяц пенсию выдаёт, потому и учтива с ней. Вообще, чтобы кого-то уволить, в деревне причины не нужны. Народ устаёт жить в долгом застое, когда ничего не случается, потому душа требует перемен, бунтов, революций и громких увольнений. Никуда от этого не уйти.

– Слыхала, какое у нас чэпэ случилось? – спросила Ксюнька. Я кивнула, – слыхала.

Ксюнька покачала головой, поцокала языком:

– Ой, не дай бог, не дай бог. Так живешь с мужиком, а он тя раз – и пришибет.

Тетка Маша Шамова – полная женщина с улыбчивым, веселым лицом, красиво качнула головой и громко сказала:

– Тебя – то пришибить – ишо постараться надо!

Все снова дружно прыснули, и даже Ксюнька захихикала, поглядывая на женщин одобрительно. Любит Ксюнька, когда ее силу упоминают.

– Поехали уж, – обмахивая себя платочком, устало сказала ещё одна женщина, имя которой я не помню.

Наконец, Семен Курочкин – белобрысый и конопатый тракторист, кинул в телегу два почтовых мешка, залез в кабину трактора и, дождавшись, когда Виталина усядется, тронулся с места. Трактор, ворча, как огромный жук, пополз по кочковатому полю.

Поплыли мимо луга, нарядный березовый лес. Воздух сладко пах разнотравьем, синь неба ласкала глаза. Легкий ветерок играл с моими волосами, и вроде бы радоваться надо, что наконец-то дома. Вроде улыбаться надо, глядя на знакомые лица, а мне не радовалось, не улыбалось. Нужно